Более того, аналитик всегда именно что знал: и Фрейд хорошо знал, что именно он хочет сказать, несмотря на постоянные метания и смену топик — это опять же примеры теоретического перебора, в результате которого знание аналитика и вырабатывается, — и Лакан очень хорошо понимал, что и для кого он хочет сказать, особенно говоря о необходимости “не знать” именно в то время и в тех условиях, т.к. этот императив имел необходимый тогда Лакану смысл. 

На мой взгляд, эта принципиальность аналитической позиции и “невежество” аналитика указывают на навязчивые корни его желания: т.е. аналитик как отдельный субъект должен пройти не только через истерию, но и в какой-то момент его невроз должен трансформироваться в навязчивость, и уже после претерпеть второе преобразование в желание аналитика. Дело в том, что обсессивный невротик — это существо, которое иначе обращается с тем же самым “грязным фаллосом”: если истеричка пытается очистить его или очистить себя, как “коробочку”, в которой он хранится, то одержимый навязчивостью задействует что-то вроде операции “сбрасывания кожи”, как это делают змеи. Я имею в виду, что опозоренный невротик будет менять имена, образ, место жительства и т.д. для того, чтобы “предстать в новом свете”, т.е. сбросить свою опозоренную персону и начать заново, чтобы тем самым “предстать неузнанным” на новом месте — словно говоря таким образом, что дерьмо к нему не прилипло. По этой причине его и можно разоблачить, “ткнув в дерьмо”, в отличие от истерички, которая к позору глуха и слепа — и напротив, оказывается податлива к аналитической интерпретации, тогда как обсессик приходит в анализ уже проинтерпретированный.

Аналитический перебор доступных теорий и практик для изобретения своей напоминает это “сбрасывание кожи”, с той разницей, что если обсессик при этом как бы обнуляет свою персону — не смывает с себя позор, а именно делает вид, что “его дерьмо не коснулось”, — то аналитик “роется в дерьме”, чтобы сконструировать своё знание. Занимаемая позиция позволяет аналитику не только не замараться, но, напротив, именно через эту операцию приобретать свой престиж, который и даёт своего рода “защиту от замаранности”. Потому престиж аналитика за пределами как “отцовской власти” истерички, так и “непризнанного гения” обсессика: он не сбрасывает шкуру, даже будучи публично неправ, и от своего фаллоса никогда не отказывается, — Фрейд, например, постоянно извинялся, когда ему приходилось менять топики и перестраивать теорию анализа, но при этом некая последовательность на уровне желания сохранялась, поскольку это всё та же операция перебора. Лакан поступал так же, но не извинялся.

Перебор вариантов — это и есть возня аналитика со своим престижем, чтобы сконструировать свою практику и отделить анализ от всего остального, т.е. это очень похоже на ту самую анальную заботу о своей чести, с той лишь разницей, что получаемый в результате престиж не имеет никакого отношения к пресловутой власти Отца первобытной орды, а является, по сути, знанием, способным извлекать из всеобщей слабости доход и статус, при этом оставаясь “вне Закона” и не производя полезную работу в том смысле, в котором это вынужден делать невротик — поскольку труд есть нечто такое, чем он чистится. Если власть есть молчание речью, то регистрирующий и оглашающий наслаждение аналитик таким образом отделяет себя от власти, поскольку ему не нужно постоянно “отмывать” свой фаллос от дерьма или делать вид, что он не замаран — его фаллос, скажем так, дерьма не боится. В этом смысле аналитический жест представляет собой не “очистку”, т.е. не избавление от грязи, а “задание верного места” этой грязи — как правило, на уровне симптома.

Благодаря этому и родился метод свободных ассоциаций: аналитику можно говорить что угодно ровно по той причине, что он ни от чего не будет отказываться, но, напротив, по следам этого мусора обнаружит, какая слабость Закона в этом конкретном случае имела место, и сконструирует “ключ” к неврозу из того, что было сказано и что за этим сказанным было сокрыто. В процессе конструирования аналитического знания психоаналитическая сцена переизобретается не только по прошествии определённого времени, но и в случае каждого конкретного аналитика, подобно тому как это происходит в индивидуальном анализе субъекта. 

По этой причине психоаналитическим знанием нельзя владеть через “наследование” крупным аналитикам, т.к. производимое в анализе знание не является “прекрасной ценностью”, обратной стороной которой окажутся нечистоты — его ни в каком виде нельзя присвоить, даже через цитирование или отсылки. Напротив, как только вокруг “крупного аналитика” собирается сообщество, — при жизни или после смерти, — которое с самыми благородными и воодушевлёнными заявлениями начинает возиться со сконструированным им знанием как с сокровищем, как это было и с Фрейдом, и с Лаканом и с менее именитыми аналитиками, то их знание неизбежно стагнируется и начинает терять свой аналитический эффект.

Можно привести в пример хорошо знакомую многим слабость “продолжателей” фрейдова начинания, которые стали возиться с психоанализом именно как с “хорошим наследством”. Люди вроде Карла Юнга почти вынужденно пытались изобрести велосипед в пику Фрейду, тем самым показывая, что с, их точки зрения, он “занял трон” и потому для избегания “кражи” его сокровищ необходимо обязательно огибать место его знания, чтобы застолбить и себе такое же или не хуже. “Наследники” другого типа приняли психоанализ как “отцовское сокровище”, так что в итоге прогнулись под его тяжестью, т.е. не в силах продолжить начатое Фрейдом оказались вынуждены разрубить его фаллос и растащить его знание на отдельные фрагменты, смещая его не относительно развития истеризации, а относительно самого себя, тем самым воспроизводя истерический жест забвения.

Я не имею в виду, что в таких действиях сквозит “неподлинность”, т.е. желание аналитика не является хайдеггеровской тоской по бытию, — но, очевидно, эти субъекты не ведут себя невежественно и не задают знанию Фрейда перебор, а возятся с ним. На самом деле проверка на подлинность указывает, что здесь хотят задействовать те же ценностные координаты, т.е. мы вновь оказываемся в измерении анальной заботы о чести и тревоги по поводу её состояния. Похоже, аналитик может только по-хайдеггеровски же находиться “в просвете” аналитического знания, не совпадая с заранее заготовленным для него местом, вроде тех же университетов или аналитических сообществ, чтобы в любой момент двинуться вслед за задаваемым истеризацией смещением. 

И, пожалуй, соревнование между аналитиками возможно только за скорость движения вслед за областью своего принципиального нахождения, т.е. того самого “просвета”, из которого симптомы видно и можно описывать, что в некотором смысле упраздняет необходимость не только какой-либо объединяющей организации, но и страсти “вырывать престиж” друг у друга — если здесь нечем владеть, то нечего и делить, что и образует равенство среди подвизавшихся аналитическому желанию, напоминающее сокровенные коммунистические мечты, но не имеющее с ними ничего общего. Поскольку это равенство стихийно, и никто из причастных ему не управляет его движением, то никакой привилегированной позиции в “просвете” занять нельзя. В общем-то, это и защищает аналитика от соблазнов отцовской позиции. 

Если аналитик в “просвете”, то он причастен той же области взгляда на симптомы, что и его более опытные коллеги, которые начали движение гораздо раньше и видели другие времена — т.е. эффекты подобострастного неравенства между крупным аналитиком и последователями связаны не с желанием аналитика, а скорее, с отголосками обсессивного невроза, из которого это желание формируется. Именно в этой связи имеют смысл призывы работать с навязчивостью, а не потому, что эта область “незаслуженно забыта и требует внимания”, словно работа здесь может привести к появлению нового гения на сцене психоанализа, поскольку её сегодня не признают. 

Я собираюсь утверждать, что аналитик “по природе” своей обязан не только настаиваться, как вино, в истеризованной среде, но и изобретать свой инструментарий через работу в первую очередь с истеричками — путь Фрейда можно считать чем-то вроде интуитивного примера. 

На мой взгляд, современному аналитику для своего образования неплохо быть в пограничном контакте с областью психотерапии: производимые там попытки исцелять и есть тот самый материал, из которого путём анализа, т.е. разъединения “слипшихся” смыслов, можно многое почерпнуть. Не менее плодотворной может быть работа с областью публичных высказываний власти и активизма, где противоречия уровня конкретного субъекта вынесены на всеобщее обозрение, однако, ввиду действия такой же истерической социальной критики, лишены заслуженного аналитического комментария. Аналитик должен в первую очередь пройти через работу с истерией и по той причине, что создаваемые этим желанием эффекты ответственны за львиную долю сопротивления, т.е. ту самую “глухоту к позору” — его способность “ясно видеть” зависит от того, насколько далеко он выпал за пределы распространяемого позора через перебор, т.к. погружённость в “ценности” есть единственная причина его собственного сопротивления аналитическому знанию.

В противном случае, как это сегодня нередко происходит, начинающий аналитик оказывается в удручающем положении “хорошего наследника”, которое препятствует жесту перебора. Сегодняшнее положение аналитической инициативы, на мой взгляд, связано с тем, что интересующиеся анализом не интересуются условиями отправления желания аналитика, т.е. не заняты невежественным перебором лежащего перед ними знания, но пытаются запрыгнуть в позицию аналитика двумя характерными способами, которые напоминают истерическую и обсессивную симптоматику. 

Я отсылаю к словам Лакана о первертах: между перверсивной структурой и перверсивными действиями есть различие, т.к. действия доступны и субъектам других структур. Поведение аналитиков, напоминающее “хорошее обращение с наследством”, ни Фрейду как первому аналитику, ни Лакану как продолжателю его инициативы не было свойственно, поскольку в нём отсутствует самое главное — аналитический перебор²⁶. Если анализ — это область высочайшего престижа, так что аналитику чуждо какое-либо неуважение к тем способам, которыми невротик обслуживает свой недостойный объект, то должно быть понятно, что “превознесение” крупных аналитиков, т.е. возня с их материалами как с писаной торбой, является именно что неуважением. Господина превозносят только для того, чтобы окунуть в дерьмо, потому считать крупных аналитиков пророками, а не коллегами — значит делать из них тот самый возвышенный объект, к которому ни в коем случае нельзя приближаться, поскольку он в любой момент может стать нечистотами.

Так вот, сегодня у ворот желания аналитика творится нечто вроде “театра перверсивных актов”, где прошедшие через университеты, сообщества, рабочие места и личный анализ субъекты, т.е. по заранее заготовленному для них пути, вынужденно отыгрывают нечто такое, что сильно напоминает анализ в тех или иных аспектах, но исходит из другого источника. Вынужденность этих жестов говорит о том, что здесь имеют дело с чем-то невыносимым, т.е. налицо столкновение с тем же презренным объектом, которое случилось ещё до обретения аналитического престижа, т.е. в обход работы с истерией, и потому вызвало к жизни позицию “хорошего наследника”²⁷. 

Хороший наследник психоанализа — это субъект, претерпевающий торможение непосредственно перед областью аналитического желания, но при этом презентующий себя как сформированного аналитика, который совершенно точно обращается с вверенными ему субъектами и знанием “рукопожатным” образом — т.е. здесь сразу вводят измерение чистоты намерений, даже если не артикулируют это явно. “Перверсивность” этой позиции, из моих наблюдений, может быть двух видов: “возня с индивидуальным желанием субъектов” и “возня с унаследованным знанием”. 

При сползании в нечто напоминающее истерическую позицию “наследством” аналитика становится “субъект особенного желания”, т.е. он ощущает стремление заниматься исключительными случаями — субъектами психоза, аутического спектра и декомпенсированных иными видами расстройств, особенно если это очень юные субъекты, при этом почти непременно сваливаясь в “заботу армии спасения”, против которой Лакан уже предупреждал.

При попытках работать с “особыми случаями” без обретённого аналитического престижа потенциальный аналитик застревает в трясине истерической заботы, не понимая, что работать ему нужно не там, где страдают, а там, где страдающим уже пытаются помочь в этой неповторимой спасающей манере. Его торможение — “возня со страдающими”, которая затрудняет аналитический перебор, поскольку такой аналитик поверяет свою компетенцию отзывчивостью своего подопечного, тем самым впадая в самые дремучие ловушки пресловутой “коммуникации”, словно у него есть нужда социализировать страдающего, как если бы он являлся его новой “достаточно хорошей матерью”.

Выпадающие на это место аналитики отказываются знать, что симптом устроен как метафора и, как правило, пользуются понятием “бессознательное” так, как ни Фрейд, ни Лакан не пользовались — т.е. пытаясь сказать, что это область принципиально невозможная для понимания, обрекающая наши надменные попытки знать на неудачу и заставляющая считаться с индивидуальностью всех проявлений субъекта. Похоже, здесь задействуется истерическое ускользание, в оправдание которому приводится рукопожатный призыв Лакана “не знать” — что, очевидно, само по себе довольно сильно связывает руки аналитику и приковывает его к подопечному субъекту в роли сиделки, заботливо стерегущей индивидуальность его желания. В этом смысле область психотерапии является таким же труднопроходимым бастионом для этого аналитика, как и для истеризованного субъекта, т.к. его перверсные действия находят здесь своё одобренное применение. 

Если оказавшийся на истерической стороне сырой аналитик будет ускользать от положений анализа в сторону “разнообразия мнений”, по сути поддерживая желание своих особых подопечных, то оказавшийся в позиции навязчивости аналитик занят фарисейством, т.е. постоянными критическими указаниями на нечистоту высказываний его коллег или других психопрактиков по сравнению с чистотой материалов “канонизированных” аналитиков. Для выпавшего в позицию навязчивости аналитика труднопроходимым препятствием становится область интеллектуальной критики. Производство критических высказываний может очень надолго оттягивать вхождение в область аналитического желания, поскольку, как уже было сказано, разоблачение не является интерпретацией.