Будем исходить из того, как если бы у Фрейда, опять-таки условно, не было аналитика. Это то, о чём часто говорят с большой долей наивности. Предположим теперь, что этому основателю, так называемому учредителю аналитического движения понадобился бы дополнительной сеанс. В таком случае этот остаток незавершенного анализа, который относит его к последней инстанции абсолютного внешнего пространства аналитической среды, не выступит в роли границы, не создаст барьера вокруг психоанализа. Именно вокруг и поверх этого непроанализированного остатка сложилось и сплотилось аналитическое движение: всё, по-видимому, было устроено и рассчитано для того, чтобы это непроанализированное наследовалось, охранялось, передавалось нетронутым, инкапсулировалось, зашифровывалось. Это то, что навязывает свою структуру движению и его организации.

Жак Деррида “Почтовая открытка”

 

На те размышления, которыми я хочу с вами поделиться, меня натолкнул ряд наблюдений за тем, как психоаналитики иногда действуют в публичном пространстве. Речь идет, в частности, о тех случаях, когда им, если можно так выразиться, не сидится на месте, когда имеет место что-то, что отрывает их от привычных повседневных занятий, заставляя вступать в различного рода дискуссии.

Так происходит, когда, например, на горизонте появляется фигура самозванца. Эта фигура вызывает у аналитиков подлинную тревогу, не позволяя пройти мимо себя. Вокруг самозванца, этого плохого внутреннего объекта, тут же выстраивают символический забор, предъявляя претензии, связанные с тем, что тот не прошел через процедуры, необходимые для становления психоаналитиком. И когда забор, по их мнению, построен в достаточной степени, тревога всё же не исчезает, заставляя дискуссию двигаться дальше и задаваться вопросом, какие именно процедуры делают субъекта аналитиком. И, после перечисления всех тех критериев и требований, которые обычно находятся под рукой, в качестве более или менее удовлетворительного ответа все сходятся на том, что достаточно пройти свой собственный анализ.

Однако на этом дискуссия может не закончится. И тогда выясняется, что и эта последняя опора не выглядит достаточно надежной. Выясняется, что и в рамках того анализа, который субъект как будто благополучно прошел, могло быть что-то не так. Он, допустим, проходил его у персонажа с сомнительной репутацией, или же это был некий чисто формальный анализ, либо анализ проходил с какими-то нарушениями, либо, чаще всего, об этом анализе вообще мало что известно. В общем, выясняется, что и по поводу тех, кто уже, казалось бы, был признан в сообществе в качестве аналитиков и ведет свою практику, есть различного рода сомнения.

Однако, наблюдая за развитием таких обсуждений, трудно отделаться от впечатления, что вести эту дискуссию психоаналитиков заставляет то, что они сами в связи с появлением фигуры самозванца оказываются в статусе аналитиков не только перед, но и под вопросом. Как если бы каждый аналитик в этот момент был на бессознательном уровне не уверен в том, что он аналитиком является, что он в полной мере прошёл те процедуры, прохождения которых требует сам. Как если бы он носил в себе подозрение, что в анализе любого субъекта, в том числе и в его собственном, было «что-то не то», что, в конце концов, аналитик сам чувствует себя самозванцем. Это и заставляет устраивать лихорадочную перепроверку критериев, словно аналитикам нужно снова убедиться, что они действительно аналитиками являются и что они знают, что это значит. Сама эта необходимость свидетельствует о том, что в том, как субъект обращается с аналитической позицией, есть какие-то затруднения.

Другие наблюдения связаны с теми случаями, когда психоаналитику необходимо совершить так называемый акт самопрезентации, который полушутя, полусерьезно между собой иногда называют каминаутом, т.е. когда субъекту необходимо публично заявить, что он принимает анализантов. В таких случаях можно наблюдать неудобство, с которым такой акт совершается, неудобство, которое заставляет субъекта дополнять свой текст неловкой иронией по поводу самого этого акта, каким-то образом его обыгрывая. Как будто и здесь аналитик чувствует себя не совсем вправе всерьез делать то, что он делает, как будто он делает что-то неподобающее, точно так же оказываясь в качестве психоаналитика под вопросом.

Есть и другие наблюдения, связанные с теми случаями, когда аналитики решают собраться в сообщество. Самая распространенная тревога в таких случаях связана с вопросом групповой идентификации, как если бы наличие этой идентификации указывало им, что с ними произошло что-то не то, что-то психоаналитику несоответствующее. Эта тревога порой заставляет аналитиков принимать весьма необычные меры. Так, однажды в сети я набрел на сайт психоаналитического сообщества, которое с гордостью заявило, что оно с этой проблемой справилось. А именно вместо одного руководителя, у них было два, которые по какой-то хитрой схеме между собой менялись. Остается только гадать, почему они решили, что на уровне собственного Я может иметь место одна-единственная идентификация только с одним лидером, так что наличие двух фигур как-то эту “проблему” решает.

Такого рода наблюдения и привели меня к следующим мыслям.

  * 

Психоанализ начинается с пробела. И пробел этот находится в том, что после Лакана принято называть “желанием Фрейда”.

Я хочу сразу подчеркнуть, что речь не будет идти о желании Фрейда в смысле какого-то частного желания. Речь пойдет о желании Фрейда в виде структурного элемента, который располагается как нечто неустранимое в проекте под названием психоанализ.

Еще одно уточнение. Интересовать меня будет в первую очередь не то, что условно можно назвать “содержанием” этого желания, т.е. не тот или иной фантазматический сценарий, на который это желание опирается, а именно тот пробел, который в это желание неустранимо вписан, нечто никогда не поддающееся артикуляции. Ниже я поясню, почему именно в такой перспективе я считаю необходимым желание Фрейда рассматривать.

Пробел этот не просто находится в желании Фрейда, но именно с него оно, будучи желанием, вынуждено начинаться, подобно тому как абзац начинается с отступа красной строки. Фрейд не просто создал психоанализ, но и заложил в его основу принцип желания.¹ Это означает, что всякому субъекту, который вступает на эту территорию, необходимо предъявлять свое собственное желание, соизмеряя при этом свои действия с определенным Идеалом Я. Так что помимо представления о том, что такое психоанализ, субъект оказывается снабжен представлением о том, на каком уровне находится то, что здесь происходит, о том, что этот психоанализ не может быть каким угодно.

Иными словами, заложив в основу психоанализа желание, Фрейд не только создал представление о том, что этот психоанализ должен быть вполне определенного рода, что здесь не подобает действовать как попало, но и указал способ обращения с этим желанием. Этот Идеал Я и толкает психоаналитиков к тому, чтобы предъявлять друг другу претензии в связи с тем, что действия их коллег не находятся на том уровне, на котором происходящее в психоанализе должно быть. А делают они это потому, что именно так пользовался желанием, заложенным в условие психоанализа, сам Фрейд, когда ставил под вопрос теоретические изыскания своих учеников, способ ведения их собственной практики, предъявляя при этом иной образ желания. Фрейд относился к желанию, заложенному в психоанализ, предельно ревниво, так что и сами аналитики вынуждены быть теми, кто ревнует по Фрейду.

И вот, этот Идеал Я как будто должен был послужить для психоаналитиков ориентиром, некой путеводной звездой, не позволяющей им сбиться с фрейдовского курса, однако именно в этом месте возникает существенное и неизбежное затруднение. 

Суть в том, что пробел в желании Фрейда навсегда лишает психоаналитиков уверенности в том, что их действия находятся на уровне Идеала Я, который из этого желания проистекает, вынуждая их постоянно устраивать перепроверки психоаналитического знания (самой масштабной из которых принадлежала Лакану), чтобы убедиться, не было ли ими в ходе освоения этого Идеала Я нечто ключевое упущено.

В опоре на этот пробел и можно любое предпринимаемое действие, будь то клиническое или теоретическое, поставить под вопрос. Причем “можно” здесь означает не некий нереализованный потенциал, остающийся до поры в бездействии, не что-то, что может с каким-то отдельно взятым аналитиком случиться, а может и не случиться. “Можно” здесь указывает на то, что с самого начала производит свои эффекты. Если любое действие любого аналитика может быть поставлено под вопрос, значит оно всегда находится под вопросом.

Однако существенным обстоятельством оказывается еще и то, что психоаналитику в своих действиях больше не на что опираться, кроме как на желание Фрейда. Только желание Фрейда может дать представление о том, что в психоанализе происходит, и только Идеал Я как образ этого желания, как способ с этим желанием обращаться может дать возможность субъекту понять, находится ли он как предполагаемый психоаналитик и его аналитическое желание на подобающем для психоанализа уровне. И это касается не только тех, кто полагает себя “наследниками Фрейда”, но и так называемых “отступников”. Ведь в основании юнгианства также лежит желание Фрейда, с которым Юнг обошелся по-своему. По этой причине нет никакого желания Юнга, по которому можно было бы ревновать, так что никогда не раздастся возглас: “Назад к Юнгу”.

Но в силу того самого неустранимого пробела, о котором я только что сказал, в силу того что в этом желании всегда имеется нечто неизвестное, опираться на него также нет возможности. Иными словами, желание Фрейда выступает как условие возможности и одновременно как условие невозможности. Именно перед лицом этой (не)возможности субъекту, который на эту территорию так или иначе вступил, и приходится действовать, поскольку невозможность - это не пункт, в котором всё заканчивается, а, напротив, условие, с которого всё и начинается. То, что мы наблюдаем, и есть различные способы, которые субъект приобретает, чтобы с этой (не)возможностью как-то уживаться. Психоаналитик - это тот, кто уживается с (не)возможностью быть психоаналитиком, а психоанализ - это проект, который пытается продолжать существовать при условии своей (не)возможности.

Такая двойственность, заложенная на уровне условий, толкает иной раз психоаналитиков к тому, чтобы попытаться найти опору в другом месте, например, в дискурсе университета. Однако поскольку и эти действия имеют место на территории психоанализа, они в равной мере подвержены тому, чтобы немедленно оказаться под вопросом. Последнее следствие в каком-то смысле и к лучшему, поскольку оно выступает неизбежным препятствием присвоения психоанализа со стороны университета. Психоаналитическое знание не поддается трансформации в университетское именно в силу неустранимости желания Фрейда. Об этом я скажу пару слов особо.

В чем отличие университетского знания от знания психоаналитического (если при этом мы допускаем, что схемы дискурсов из Семинара XVII не исчерпывают того, что можно об этом сказать)?

Все знают эту историю, которую рассказывает Лакан и которую некоторые вполне справедливо склонны относить к разряду историй мифологических. У раба похищают его знание и, превращая его в знание господина, кладут в основу того, что стало современной наукой и университетским дискурсом. Почему-то, говорит Лакан, знание раба Господина стало беспокоить. По его предположению, существенную роль в этом сыграла философия. Так или иначе, Господин - опять же не обязательно как какая-то конкретная персона, но в первую очередь как структурная инстанция - подверг знание определенному преобразованию. Знание, став знанием господина, стало делиться на легитимную и нелегитимную часть, а также подверглось централизации, в результате которой и возникает современный университет с его стремлением создать единую образовательную программу.

Способы легитимации научного знания при этом хорошо известны. К ним можно отнести составление библиографии, опору на авторитетные первоисточники, систему аргументации, в том числе доказательства, опирающиеся на эмпирические наблюдения. Сюда же относится и прохождение обучения с получением определенного документа, удостоверяющего, что знание, которое субъект в ходе обучения приобрел, легитимно.

И если на территории знания господина всё это имеет необходимый эффект, то на территории психоанализа не работает совершенно. Так, совершенно не работает составление библиографии, т.е. ссылки на авторитетные первоисточники, не работают никакие доказательства, скажем, в виде эмпирических данных. Или, по крайней мере, работают каким-то другим образом - каким, я скажу ниже. Всякий раз, когда аналитик пытается что-то сформулировать, сославшись, например, на Ланана, есть возможность указать, что он обращается с Лаканом не на том уровне, на котором высказывался сам Лакан. То же касается и клинических данных, которые могли бы выступать в качестве аналога эмпирических доказательств: всегда есть возможность сказать, что аналитик с клиническим материалом обошелся неверно, что его аналитическое желание не находится на том уровне, на котором должно было находиться, исходя из желания Фрейда и аналитического Идеала Я, что его аналитические интерпретации таковыми не являются, что они являются чем угодно, но только не тем, что от аналитика следовало бы ожидать.

С тем, что ни библиография, ни аргументация не работают ожидаемым образом, столкнулся уже сам Фрейд. Какой бы пространный библиографический обзор он ни разворачивал в своей работе “Тотем и табу”, на каких бы авторитетнейших авторов ни ссылался, всё это не уберегло его текст от того, чтобы оказаться одним из самых сомнительных в его творчестве. Более того, зачастую Фрейд брался за библиографию постольку, поскольку предлагаемое им знание носило максимально сомнительный, проблематичный характер с точки зрения того, чтобы выносить его на суд публики - и публика не заставляла себя ждать и свои сомнения высказывала в самой радикальной форме.

То же самое касается и доказательств: какие бы аргументы, к примеру, в пользу существования бессознательного он всю свою жизнь ни приводил, уже то обстоятельство, что необходимость их предъявления так и не была устранена, говорит о полном провале: по крайней мере, так же как в области научной, аргументация не работала.

И вот Лакан уже почти ни на какого не ссылается и ничего не пытается научным образом доказать. Иными словами, психоаналитику, когда он о чём-то рассуждает, можно ссылаться, а можно и не ссылаться ни на кого - это практически ничего не меняет.

Нетрудно увидеть, что в мире психоанализа нет также никакой централизации знания. Учебник по психоанализу, даже рекомендованный соответствующими инстанциями, является всего лишь очередной книжкой по психоанализу, причём, быть может, не самой интересной и уж точно не обязательной к изучению. Сам же такой учебник, как правило, представляет собой конгломерат разрозненных учений, слабо между собой согласующихся. Также отсутствие централизации означает, что у психоаналитика нет той инстанции, к которой он мог бы обратиться, чтобы легитимировать то знание, приверженцем которого он является, а также легитимировать свою собственную позицию и ту деятельность, которую он исходя из нее осуществляет.

В отличие от дискурса университета дискурс аналитика начинается лишь в тот момент, когда субъект свое желание предъявляет, а значит, и предъявляет себя в качестве желающего. Только на предъявлении желания может быть основана не только клиника, но и теория психоанализа.

Однако любое желание здесь с самого начала будет поставлено под вопрос тем пробелом в желании Фрейда, который не дает окончательного ответа на вопрос, в чем на этот раз будет заключаться аналитический Идеал Я. Что же касается того, о чём я сказал выше в связи Идеалом Я и подобающем уровне, то речь здесь не идет о том, что то, что этому Идеалу Я не соответствует, оказывается нелегитимным: на самом деле оно просто не становится частью психоаналитического знания.

Как же всё-таки в психоанализе могут работать университетские процедуры легитимации знания, скажем, ссылки на первоисточник?

Лучшей иллюстрацией тому может послужить случай из практики Эллы Шарп, который Лакан разбирает в Семинаре VI. Я не стану вдаваться в подробности самого случая и перейду непосредственно к тем выводам, к которым приходит Лакан. Самая существенная его поправка, которую он вносит в интерпретацию, данную Эллой Шарп своему анализанту, касается того места, где она предполагает, что субъект удерживал свой фаллос в качестве опасного органа. Лакан указывает на то, что разговор нужно переводить на иной уровень - туда, где фаллос является означающим, причем не просто означающим, а означающим желания субъекта. Иными словами, то, что удерживал анализант было не органом, а желанием. Именно желание он удерживал от того, чтобы предъявлять. Более того, не просто желание, а само его наличие: он удерживался от того, чтобы предъявлять себя в качестве желающего. И вот, для того чтобы сохранить за собой позицию субъекта, но при этом продолжать свое желание удерживать, анализант Эллы Шарп придумал хитроумный способ с этим обходиться: он говорил “гав-гав”. Сказать “гав-гав” в его случае означало скрыться за чужим означающим, которое бы указывало на то, что, его, субъекта, здесь нет. Анализант Эллы Шарп говорит о своей фантазии: он сидит в комнате, где ему быть не следовало; и он представляет, что кто-то может войти, подумав, что он там находится - тогда он мог бы сказать “гав-гав”, чтобы тот, кто собирался войти, подумал: “А, это всего лишь собака”, а субъект таким образом остался бы необнаруженным. Иными словами, необнаруженным осталось бы его желание и то, что он желающим субъектом является.

Основное отличие знания господина в университетском дискурсе от знания психоаналитического заключается в том, что из первого желание было устранено, так что теперь означающие этого знания могут комбинироваться без участия субъективной нехватки. Игра означающих должна осуществляться как бы сама по себе, чтобы результат, к которому эта игра придет, не был продиктован никаким желанием. Единственное, что остается субъекту, это удовлетворение, которое наступает только в тот момент, когда комбинация означающих оказывается сложенной, когда каждое означающее встает на свое место.

В отличие от научного знания, знание психоаналитическое для своего запуска нуждается в желании: субъективная нехватка является неотъемлемым элементом той комбинаторики означающих, которые составляют психоаналитическое S₂.

Так вот, ту роль, которую “гав-гав” выполняло в случае анализанта Эллы Шарп, и может выполнять то, что в дискурсе университета выступает в качестве процедуры легитимации знания. Сослаться в том или ином вопросе на авторитетный источник и означает скрыться за чужим означающим, удержавшись от предъявления своего желания в рамках того или иного теоретического решения.

Бывает, аналитики говорят “гав-гав” и на сессиях, когда, например, сообщают анализанту, что его отношения с другим субъектом выстроены по Схеме L, прибегая к Схеме L как чужому означающему, которое как бы указывает, что он, аналитик, тут ни при чём, что так написано у Лакана.

И действовать так вынуждает психоаналитика всё тот же неустранимый пробел неустранимого желания Фрейда, который внушает ему, что то желание, которое он может предъявить как в теоретических исследованиях, так и в клинической работе, не окажется на высоте фрейдовского желания - того желания, которое и в его частном случае делает анализ возможным, что сказанное им может оказаться не соответствующим психоанализу, каким его создало желание Фрейда, а его действия окажутся не на уровне того, как психоаналитику подобает действовать.

Предъявить свое желание, а себя в качестве желающего, значит открыться возможности поставить себя как аналитика под вопрос. Нет ничего, что не оказывалось бы таким образом под вопросом.

Исходя из пробела в желании Фрейда можно в том числе поставить под вопрос сказанное самим Фрейдом, что и делалось неоднократно. Многие, включая Лакана, указывали, что в тех или иных решениях в ходе анализа Фрейд был на уровне того желания, которое им же самим было в основание психоанализа положено. Этот пробел позволил Лакану пересмотреть психоаналитическое знание таким образом, что пересмотр этот начался с отказа от многих фрейдовских понятий. Например, Лакан начинает с того, что отбрасывает обе фрейдовские топики в качестве связки трех терминов и предлагает свою собственную.

Но то же самое заставляло и Фрейда, и Лакана постоянно пересматривать свои же собственные теории. Как только означающие, введенные в оборот Фрейдом или Лаканом, их окружением оказывались в той или иной мере присвоенными, они становились теми чужими означающими, которые указывают на отсутствие в данном месте желающего субъекта. По этой причине, а вовсе не в силу так называемой творческой эволюции или естественного развития мысли, им и приходилось постоянно вводить всё новые и новые означающие.

Исходя из пробела в желании Фрейда можно поставить под вопрос не только сказанное (где бы то ни было) самим Фрейдом, но и сказанное насчет содержательной части желания Фрейда. По этой причине перспективу нашего обсуждения задает именно пробел, с которого начинается желание Фрейда, а не то, в чем это желание, так сказать, состоит.

В качестве иллюстрации я обращусь к работе, которая предлагает ряд соображений на тему того, в чем заключалось желание Фрейда. Это работа Сержа Котте “Фрейд и желание психоаналитика”. Свою задачу Котте видит в том, чтобы подвергнуть анализу тексты Фрейда - в первую очередь те, которые содержат в себе изложение клинических случаев - и исходя из этого анализа сказать, в чем желание Фрейда состояло. Так, он, анализируя, почему в тот или иной момент Фрейд отказался от ряда приёмов, которыми до этого в ходе лечения пользовался, почему он в технику привнес какие-то изменения, Котте обращает внимание на ряд высказываний самого Фрейда, где тот говорит о том, что задача, которая стояла перед ним, узнать от субъекта что-то такое, что не знает ни врач, ни больной. Вывод, к которому приходит Котте, опираясь на эти высказывания, состоит в том, что желанием Фрейда было проникнуть в тайну, лежащую по ту сторону языка.

Нельзя не обратить внимание, что толкование Котте мало напоминает аналитический способ обращаться с высказыванием субъекта. Котте действует скорее как литературовед, перед которым лежит текст писателя. Объяснение Котте ничем не отличается от тех объяснений, когда основной задачей является сказать, что хотел сказать автор или в чем смысл поступков персонажа, действующего в этом тексте. Именно таким персонажем и предстает в исследовании Котте Фрейд. Проникнуть в тайну - это и есть смысл его слов и действий.

В оправдание Сержа Котте можно разве сказать то, что такой способ чтения текстов является для многих субъектов не только основным, но и единственно доступным. Так учат читать художественные произведения в школе. Но, оканчивая ее, субъект зачастую не сталкивается в своем опыте с такими текстами, которые бы потребовали от него иных способов читать, а если и сталкивается, то, как правило, не зная, как с таким текстом обращаться, жалуется на то, что непонятно, что хотел сказать автор - это единственное что ему остается сделать.

Другое дело, что Котте, поскольку он является психоаналитиком, мог знать, что такая постановка вопроса не характерна для психоанализа, что подобного рода выводы не на находятся на том уровне, на котором должно было бы находиться психоаналитическое суждение.

Однако то, от чего здесь отказывается Котте, это не просто психоаналитический уровень высказывания. По сути, он отказывается предъявлять желание и себя в качестве желающего. Последнее потребовало бы не рассуждения о смысле того, что говорил и делал Фрейда, а иного обращения с фрейдовским текстом. Например, такого, какой мы наблюдаем у Лакана. Лакана никогда не интересовало то, что хотел сказать Фрейда, например, насчет работы остроумия. Выводы, к которым приходит Фрейда в конце своей работы и которые он преподносит как то, что венчает весь его труд, Лакана совершенно не привлекают. Вместо того чтобы читать Фрейда главу за главой, пытаясь понять так называемый авторский замысел, он фрагментирует фрейдовский текст и встраивает отдельные его эпизоды в свой собственный, уже разработанный к тому моменту концептуальный аппарат. Он берет пример “фамиллионьярно” и вписывает в свою концепцию работы означающих. При этом Лакана не интересует, к чему ведет сам Фрейд, в чем состоит замысел его работы, ему наплевать те механизмы экономии затрат, о которых Фрейд говорит в самом конце и ради артикуляции которых он, казалось бы, всё это написал. Лакан, исходя из своего собственного желания, выстраивает свою собственную теорию работы остроумия.

Но действовать так значит опираться не на легитимные способы чтения текстов, а на собственное желание, исходя из которого теория и выстраивается.

Итак, сказанное о желании Фрейда с точки зрения его содержания в равной мере может быть поставлено под вопрос, а значит, оно находится под вопросом с самого начала, и вопрос этот зовется пробелом в желании Фрейда. Вот почему я сказал, что пробел в желании Фрейда обладает преимуществом перед тем, в чем это желание состоит.

Именно этот пробел вынуждает аналитиков не слишком выставляться. Они помнят, как сам Фрейд обращался с собственным желанием и всякий раз пытался прервать попытки аналитиков искать признанности на территории психоанализа. Поэтому аналитики, по крайней мере большая их часть, предпочитают сильно не высовываться, не усердствовать с изобретением собственных концепций, не слишком часто распространяться о случаях из собственной практики на глазах широкой публики (и это не только и даже не столько ввиду существующей этики) и в общем-то не слишком распространяться насчет своего собственного анализа, а с другой стороны, выстраивать генеалогические древа, из которых было бы ясно, кто у кого из классиков проходил анализ, чтобы перепроверить, всё ли было в порядке в истории психоанализа с наследованием аналитического желания.

То же самое заставляет постоянно устраивать ревизию аналитического знания в поисках того, что было упущено. Однако то, что было упущено, является не упущенным, а пропущенным - пропуском, неустранимым пробелом неустранимого желания.