Сезон 11. “Между концепцией и идеологией” 

Курс был прочитан в обстоятельствах, ставших причиной и, одновременно, предметом его исследования, а именно: за последнее десятилетие лакановский психоанализ стал почти абсолютным мировым фаворитом среди интересующихся анализом непсихоаналитиков. Преодолев к концу 20-ого века границу между профессиональными клиницистами и неанализирующими интеллектуалами, лакановский дискурс прямо сейчас быстро преодолевает другую, гораздо более значимую и труднопроходимую границу — между профессиональным интеллектуалом и частью широкой общественности, которую от интеллектуала отличает пресловутая «жажда знаний». Не имея или имея самое косвенное отношение к органам образования в лице Университета, представители этой общественности самостоятельно становятся admirers самого привлекательного для них знания, начиная его «обожать»; и именно подобному обожанию сегодня подвергается лакановский анализ, объемы обсуждения которого на народных message boards многократно превышают объемы профессиональных пролакановских выступлений и текстов.

Таким образом, лакановский психоанализ сегодня — это форма, в лице которой публика входит сегодня в соприкосновение с обобщенным «фрейдовским знанием»: форма практически единственная и победившая в этом отношении все прочие исторически основанные на Фрейде направления и модальности психоанализа.

При этом, как и любая победившая форма, лакановский проект содержит все признаки проблематичности, связанные с механизмами его «политического» доминирования. Преимущества и привлекательность лакановского знания являются также оборотными сторонами теоретических злоупотреблений и скрытых концептуальных тупиков, заложенных в нем самим Лаканом и получивших продолжение в деятельности официального лакановского сообщества, взявшего на себя после смерти Лакана роль блюстителя границ между «анализом» и тем, что не имеет права им являться. В настоящий момент именно это официальное сообщество ведет бессмысленную войну с «непрофессиональным досужим интересом к Лакану», не отдавая себе отчета в том, что всплеск публичного интереса к истерии, обсессии или «четырем лакановским дискурсам» является прямым последствием деятельности самого этого сообщества, распространяющего лакановское наследие.

Представленный курс основан на последствиях продолжающейся дискуссии, в которой психоаналитики лакановской школы в принципе отказываются признавать существование такого явления как «лакановская идеология», настаивая на «клинически чистом» происхождении лакановского знания, тогда как непсихоаналитики продолжают напоминать, что любое «чистое» знание по своим политическим последствиям и есть идеология.

Плейлист семинара: youtube, vk

Вводная лекция (25 января 2025 г.)

Курс открывает лекция, посвященная осмыслению тупика, который постоянно и заново появляется в истории психоанализа и в котором психоанализ в обличье лакановского анализа, как кажется, в очередной раз находится прямо сейчас. Тупик выступает в множестве обличий и первое из них охватывает то, что Г. Тупинамба отводит сфере аналитических концепций, задержка в которых первой сигнализирует о возникшем застопоривании, маскирующемся под глубокое продумывание: «…мы [лакановские аналитики] обречены на вечные скитания среди одних и тех же старых как мир вопросов, без конца продумывая по новой то “женское наслаждение”, то Реальное, то отношения невроза с психозом».

Можно показать, что этот тупик в концептуализации является следствием иного тупика, находящегося на месте определения цели самой психоаналитической практики и пределов, которые ей положены и которые заставляют считать ее за нечто отдельное. Что делает эту практику тем, что она есть? Если ввиду размывания границ, подтачиваемых психотерапией, которая постоянно прирастает методами психоанализа, старые ссылки на перенос и бессознательное как исключительно аналитические явления больше не работают, то что должно на их месте теперь оказаться? Внимание к сингулярному субъекту с его «уникальным желанием»? Работа с психозом?

Этот вопрос маскирует другой вопрос, остающийся не заданным. Должен ли психоанализ в свете необходимости реакции на психотерапевтические расширения за его счет отвечать собственными внутренними расширениями, заново изобретая новую уникальную цель своей практики — цель настолько специальную, что у смежных практик не должно остаться шанса конкурировать? В погоне за этой целью упускается иная, уже существующая цель, заявленная Фрейдом настолько же настоятельно, насколько, зачастую, недосказанным образом. Если спросить, чего Фрейд по самому обширному счету для изучаемого им в анализе субъекта хочет (что также является ответом на вопрос, на какие наиболее общие, пусть и отдаленные, результаты своей практики аналитик смеет рассчитывать), то ответ, даваемый Фрейдом, может предстать в следующей формуле: перед анализом стоит необходимость вывести развитие, называемое Фрейдом психосексуальным, за его естественным образом достигаемые прижизненные пределы — то есть, пределы, которых субъект как правило достигает в отсутствие анализа как обстоятельства его жизни и на которых его психосексуальное продвижение обычно останавливается.

Ставить таким образом задачу означает поставить ее так, как это недекларативно делал Фрейд, чаще намекая, нежели говоря прямо, что сексуальное формирование субъекта носит незавершенный характер — что, предоставленный себе самому и обществу себе подобных, субъект достигает предела плачевно раньше, чем извлекает из этого формирования то, что в нем предположительно заложено. Безусловно оригинальной для своего времени мысль Фрейда делает то, что этот предел он размещает в Реальном — поскольку практически каждый взрослый представитель времени Фрейда находился в воображаемой убежденности, что он за этот предел шагнул и достиг того, что психофизиология называет «зрелостью» (Reife). Сообщив, что сам по себе — например, в отсутствие анализа — субъект достигать этой Reife и, тем более, Geschlechtsreife (половой зрелости), не склонен, Фрейд кардинально поменял восприятие соотношения «взросления» и «созревания», перечеркнув их автоматический и очевидный для дофрейдизма параллелизм.

Тем не менее, вызванная этим перечеркиванием новая расстановка не может быть сегодня буквальным ориентиром ввиду того, что введенное Фрейдом различие привело также к множеству смысловых сгущений и затемняющих уравниваний: представление о «зрелости», овеянное наложенным на него Фрейдом знаком «генитальности», еще при жизни Фрейда становится «сновидением психоаналитиков»: неопределенной желательностью без отчетливого содержания, поводом скорее упускать мысль об отсеченной части возможного, но несостоявшегося психосексуального формирования, подменяя ее мыслью о необходимом формировании зрелой самости, которая после лакановской «отмены генитальности» повисает над пропастью вместе с прочими психоаналитическими верованиями. 

Литература для чтения, упомянутая в лекции:

Жюстин. Этим утром я решила перестать есть

Базен, Э. Супружеская жизнь 

Генитальность в тупике (8 февраля 2025 г.)

Вторая лекция «Генитальность в тупике» рассматривает вопрос об аналитической цели. Как правило, психоаналитики откладывают и размывают ответ на вопрос о «цели психоанализа», добиваясь тем самым выгодного отличия анализа от «всего лишь терапии», цель которой может формулироваться напрямую, инструментально-наивным образом. В то же время проявляемая аналитиками осторожность не может бесконечно повышать ценность психоанализа и в конце концов приводит к накоплению объяснительной задолженности и следующим за ней институциональным кризисам, в которых анализ вторично инструментализируется уже на собственных идеологических основах, сложившихся в его сообществах. В настоящий момент через подобный кризис проходит лакановский анализ: в его случае кризис выражается в преобразовании психоанализа в практику работы над «сингулярным желанием», особой и потенциально продуктивной сущности которого аналитический метод должен полностью подчиниться, следуя за неповторимой уникальностью этого желания для каждого субъекта.

Можно проследить, как в этом подчинении, поначалу совершаемом в законопослушной опоре на лакановский аппарат, постепенно стираются черты собственно лакановского подхода. Прежде всего здесь исчезает масштабность лакановского обращения к Фрейду, поскольку сам замысел этого обращения в его предельном смысле состоял в создании исторического и надмодального родового единства психоанализа, выстроенного возле нерешенного вопроса об изменениях, к которым психоаналитическая практика приводит субъекта. Игнорирование лакановского обращения в сторону этой родовой надмодальности приводит лановский анализ в его нынешнее характерное состояние, сочетающее притязания на психоаналитическое знание высшей пробы и одновременное смирение с перспективой углубляющейся сепарации лакановских кругов от нелакановских аналитических сообществ.

Что является для психоанализа его родовой сущностью, способной перешагивать через разграничительность внутрианалитических модальностей? Нередко на роль этой сущности назначают симптом, но можно ли сказать, что Фрейд создает свой внушительный понятийный корпус только для того, чтобы рассмотреть вопрос о преодолении симптома?  Амбиции Фрейда в этом вопросе шире, поскольку он дает понять, что рассматриваемый и анализируемый им субъект — это субъект с задержкой в психосексуационном развитии: то есть субъект, не состоявшийся в том виде, к которому механизмы психосексуального развития его предположительно ведут. Задержка эта действительно выражает себя в индивидуальном неврозе или перверсии, при том что Фрейд так и не принимает решения о том, являются ли невроз или перверсия настоящей причиной задержки или же они выступают как клинически зримое выражение самой ее неизбежности.

Таким образом, именно не достигнутая субъектом предположительная стадия — то, что может произойти с ним в ходе сексуационного развития и, по мнению Фрейда, не происходит при жизни без вмешательства психоанализа — является основой, на которой может определяться родовая сущность психоаналитического. В лекции рассматриваются возможности подойти к определению некоторых черт этой стадии и к решению вопроса о том, действительно ли она имеет отношение к психосексуальным чертам, называемым «генитальными».

Пропавшая стадия: альтернатива генитальности (22 февраля 2015 г.)

Генитальная стадия в качестве предположительного итога прижизненного превращения влечений является не единственным трудным местом фрейдовского учения о психосексуальном развитии на его постинфантильных рубежах. Обскурантный характер генитальной стадии, ее до сих пор не выясненный теоретический статус и конечный отказ аналитиков принимать о ней какое-либо решение скрыто сопровождается умолчанием о другой возможной стадии, представляющей собой иной, нежели генитальность, исход эволюции влечений. Данная стадия не получила у Фрейда даже именования, при том что организация всего излагаемого Фрейдом материала вокруг ее существования постоянно дает о ней знать. Чрезвычайно близкое к ней по траектории прохождение лакановского рассуждения также не приводит к ее обозначению, при том что ее потенциальные очертания угадываются как в лакановской структуре трех регистров, так и в расширенном комплекте предложенных Лаканом дополнительных влечений, включающих голос и взгляд. В лекции производится рассмотрение этой стадии и связывание факта ее длительной невыявленности с историческими обстоятельствами появления психоанализа, включая его институциональную форму, необходимость которой таким образом получает дополнительные прояснения.

Отец как генетическая модель психоанализа: величие против признанности (8 марта 2015 г.)

Основные моменты лекции

– Разбор «Аллегорий чтения» Пола де Мана, позволяющий подойти к выводу, что ситуация в современной философии и доступные в ней источники теоретизирования практически без исключения наследуют одной, общей для них литературной модели, обозначенной де Маном как зародившаяся в романтизме «генетическая» и заставляющей мыслить любое становление как «историю» с задержанным, опоздавшим началом процесса и нетерпеливо ожидаемым его триумфальным завершением, нарративно отождествляемым с «выходом из положения», достижение которого также постоянно откладывается. Развивая тезис де Мана, можно показать, что именно генетическая нарративная модель ответственна за хорошую сопрягаемость теоретического и политического высказываний в различных философских программах, так что только благодаря ей возможно «политическое философствование», в жанре которого сегодня представлена практически любая философская теория. Эта же модель является почвой для современного активизма, полностью отождествляющего субъекта классовой, гендерной или иной эмансипации с трансперсональной историей борьбы. Последняя также всегда воспринимается как исторически запаздывающая по отношению к ее необходимости, а ее венцом должен стать успех, на который она обречена и который одновременно ей не гарантирован.

– Психоанализ также затронут генетической моделью и именно ей обязан сложившейся в нем особой концептуальной ситуацией «сбоящего начала», в силу которого возможность «оперировать любовью» возникает значительно позже появления элементов сексуальности в развитии субъекта. Для выправления этой ситуации фрейдовская психоаналитическая теория вводит отцовскую конструкцию, одновременно представляющую собой как противовес «неразборчивой сексуальности», так и проблематично достижимую генитальную цель психосексуального развития каждого субъекта.

– В то же время генетический компонент психоаналитического построения остается неполным, пока в нем не фигурирует субъект еще одной психосексуальной стадии, строящейся возле заполучения «любви многих», основанием для которой выступает производимый субъектом продукт, потребляемый многими. В лекции показано, почему акцент на подобную продуктивность не совместим с «политиками генитальности», невзирая на попытки Фрейда их отождествить в рамках одной «здоровой», не невротической личности, одновременно способной к творческому труду и семейной любви.

Единственный и его обременение (22 марта 2025 г.)

Основные моменты лекции:

– Разбор «Единственного и его собственности» Макса Штирнера. Общее впечатление претенциозной нелепости, обеспечившее этому тексту дурную репутацию, равно как и вынесенный ему Марксом и Энгельсом беспощадный вердикт, не должны препятствовать его особому прочтению, рассматривающему его как удачно пойманный Штирнером момент конденсации основных последствий картезианской гипотезы в виде созданных ей необратимостей. Главный недостаток «Единственного», заключающийся в пассивном следовании за этими необратимостями, оборачивается также его достоинством, поскольку «Единственный» впервые в истории философских текстов позволяет проследить, где именно картезианский аргумент расслаивается, расслаивая также аргументацию самого Штирнера.

– Таким образом, «Единственный» одновременно предстает как содержание штирнеровского заблуждения, выводящего из единичности инстанции «каждого Я» воображаемое всемогущество индивида, но и как домарксистское возражение Фейербаху с его секулярным «возвышением Человека». Провозглашая возвышение человека как рода на основании его «единственной сущностной реальности», Фейербах отбрасывает как несущественный вопрос признания каждого субъекта, закладывающийся в картезианской гипотезе как одно из ее скрытых последствий.

– Это приводит к необходимости иначе увидеть проблему расщепления сущности картезианского субъекта: помимо видимой расщепленности его «Я» картезианский план также вводит другую расщепленность, располагающуюся между вопросом «Я» и проблемой продукта, посредством которого субъект может добиться при жизни широкого признания и достичь стадии приобретения массовой любви, которая представляется ему решением вопроса признания.

– Проблематика подобного достижения особым образом располагает фигуры Штирнера и Маркса: первый верно отмечает абсолютную недостаточность принадлежности к «человеческому роду» для возвышения субъекта, но упускает вторую сторону расщепления, из которой исходит требование «продуктивности». Принято считать, что марксизм полностью устраняет этот пробел, предлагая диалектическую теорию производительности, отводящую место каждому на основании его собственной продуктивности. В то же время, расширение фрейдовского учения о стадиях позволяет ответить, в чем именно и почему предложенное Марксом окончательное всеобщее «производительное решение» в итоге оказалось недостаточно удовлетворительным и неприемлемым для субъекта эпохи посткартезианских необратимостей.

Гнев институций: раздор и идеология. Часть 1 (5 апреля 2025 г.)

Основные моменты лекции:

– Социально-критическая мысль 20-ого века воспроизводилась посредством создания и поддержания конструкций, осевым элементом которых выступала ссылка на власть. Вследствие подобной нагрузки «власть» прекратила функционировать как понятие среди прочих понятий, превратившись в гиперконцепт, покрывающий большую часть поля теоретического производства, вследствие чего становится невозможным отделить действительную объяснительную мощность этого привилегированного концепта от создаваемого им интеллектуального воображаемого.

– Процессы одновременной демифологизации и мифологизации термина «власть» происходили непрерывно и параллельно, так что даже наиболее радикальные шаги к демифологизации (фукианская мысль о децентрализующей распределенности воспроизводства власти) совершались на фоне растущей околдованности, привносимой любыми упоминаниями власти, сращиваемой с представлениями о садистической психологии ее носителя, исходящем от него насилии, испытываемого им скрытого удовольствия от применения власти и привносимых ее воздействием нормализующих и одновременно калечащих акций. Постоянное усилие философов по «испарению» агента власти с переносом акцента на общую «системную ситуацию» уравновешивалось и нивелировалось повторяющимся оседанием и конденсацией власти в соответствующей ей «властной психологии», сосредотачиваемой в ее агентах, извлекающих перверсивное и аморальное наслаждение, особый статус которого в итоге становится неотделим от любой мысли о реализации и использования власти.

– Выход из этой апории не может находиться в направлении дальнейшей «демистификации» власти и попыток искусственно помещать мысль о ней в рамках анонимной чистой производительности — направление, удерживаемое сегодня наследниками фукианства и делезианства слева. Вместо этого необходимо развить до сих пор мало востребованное альтюссерианское разделение, разводящее репрессивную государственную механику, направленную на подчинение общественной массы, и идеологические аппараты, направленные на формирование общественной массы. Это разделение долгое время казалось наивным и избыточным для «социального критика», в глазах которого идеологическое воспроизводство телеологически (а значит, с точки зрения этого критика, и фактически) поглощено репрессивным властным аппаратом и должно мыслиться как его обслуга и продолжение.

– Напротив, только разделение, ограничивающее объяснительные полномочия «власти», может позволить увидеть роль идеологических аппаратов в образовании открытого Фрейдом субъекта, проходящего через ряд стадий психосексуального развития, каждая из которых сталкивает его с новым объектом и соответствующим ему типом обращения с любовью.

– В отличие от репрессивных аппаратов, идеологические аппараты могут реализовываться и воспроизводить субъектов только институционально. При этом становление развитой производящей институциональности исторически совпадает с появлением субъекта, выступившего носителем необратимого последствия картезианского вмешательства, превратившего этого субъекта в фигуру «Единственного», обреченного добиваться признания в форме адресованной ему любви многих.

– Работа институций, воспринимаемая интеллектуалами как продолжение интенции властных аппаратов, фактически является работой проведения субъекта в качестве одного из многих «Единственных» через эту необратимость; равно как то, что социальный критик воспринимает как исходящую от институций «репрессивную нормализацию», представляет собой переработку радикальной фантазии «Единственного» о безусловной ценности любви многих.

Гнев институций: раздор и идеология. Часть 2 (19 апреля 2025 г.)

Основные моменты лекции:

– Понимание идеологии сегодня мерцает между подозрением со стороны левой критики, обвиняющей идеологию в речевой коррупции и удобном для власти искажении теории, и, с другой стороны, марксистским социологизмом, требующим воспринимать идеологию как явление «производительности над производством» — репрезентацию, сопрягающую знание и политический образ действий. В то же время в любом из этих восприятий идеология обладает двумя общими чертами: в системе производства она мыслится как часть надстройки, в силу чего ее эпистемологическая продуктивность всегда выражается в терминах «формы».

– Переход из плоскости мысли о политике, оператором которой выступает власть, в область мысли об институциональном производит иное понимание идеологии, которая перестает быть надстройкой на базе знания — плодотворной или же паразитической. В сообществах, представляющих собой совокупность материальных обстоятельств производства знания, идеология также выступает «материальным остатком» теоретического производства: тем, что остается в сообществах после их группировки возле определенного знания.

Приблизиться к определению идеологии возможно только через определение ее места в структуре высказывания. В институциональном пространстве идеологическое высказывание соответствует месту «содержания акта высказывания», которое, так же как и сам акт, не совпадает с содержанием высказанного. Именно по этой причине идеология, будучи следствием знания, представляет собой нечто иное, нежели знание.

Функцией идеологии в институциях, тем самым, является не индоктринирование, а ориентирование субъекта относительно его статуса, выраженного в терминах «единственности». Именно идеология отвечает за донесение до этого субъекта информации о том, что «единственных» много, что в итоге откладывает для него перспективу получения общественной любви, к достижению которой его подталкивает субъективация на картезианских условиях.

Гнев институций: раздор и идеология. Часть 3 (3 мая 2025 г.)

Основные моменты лекции:

– Сравнение лакановского и фрейдовского решений относительно взаимоположения различных влечений: генетическая модель Фрейда, предполагающая собирание всего ряда частичных влечений под сенью «зрелого» генитального отношения к объекту, соответствует отцовскому сексуальному порядку из фрейдовского мифа об отце первобытной орды, тогда как выдвинутая Лаканом уравнительная система равноправных влечений не покидает этот миф, а соотносится со второй его частью, описывающей демократическую сексуальную систему сыновей, устанавливаемую вследствие отцеубийства.

– Возникающая вследствие этого необходимость подчеркнуть, что решение, к которому двинулся Лакан и которое в действительности позволяет преодолеть господство генетической модели в психоанализе, состоит не в самом по себе уравнивании влечений, а в намеченной Лаканом попытке открепления влечений от буквальной эротической картографии тела, так что влечение, вопреки фрейдовской теории, теряет обязательства по соответствию своей «природы» органу, в котором оно «зарождается» («взгляд» теряет генетическую связь с органом зрения, равно как и «голос» не имеет никакого органического отношения к слуховой полости).

– Этот шаг позволяет выделить влечение, соответствующее психосексуальному этапу получения признания и массовой любви, окончательно отделив любовь этого типа от любовного отношения, долгое время претендовавшего на роль единственного образца «настоящей любви»: либидинальной связи между двоими, покровы всеобщности с которой по меньшей мере наполовину были сняты Фрейдом, описавшим эту любовь как продиктованную генитальным отношением к объекту и тем самым также потенциально выводимую из определенного частичного влечения.

Продукт и слава (17 мая 2025 г.)

Основные моменты лекции:

– Возникновение картезианского субъекта выступает событием, но при этом не является абсолютным новшеством, поскольку процедура, приведшая Декарта к поименованию потенций этого субъекта, принадлежит к теократической традиции учреждения и провозглашения иерархии. Представленный Агамбеном анализ этой традиции показывает, что сущность иерархии заключается в метонимии власти и «славы», так что слава не выступает «естественным» метафорическим следствием полномочного могущества власти, а является отдельным и независимым атрибутом иерархии, находящим выражение в эмблемах и знаках, переподтверждающих полномочность власти.

– Вмешательство Декарта также выступает актом привнесения иерархии, в которой верховное место занимает субъективированное существо. При этом «Я», указание на центральную позицию которого для Декарта составляет опору его проекта, оказывается не сущностью полномочий нового картезианского субъекта, а исключительно его эмблемой. Это создает неустранимую сложность в логике картезианской субъективации: приписываемое «Я» высокое логическое положение ничего не говорит ни о возможностях образованной возле него субъектности, ни о содержании ее достижений. «Слава» субъекта в лице «самоосознающего Я», таким образом, не имеет никакого отношения к его могуществу.

– Данное расщепление могущества и славы легло в основу современного невроза навязчивости, поскольку последний образован возле идеала «продукта» как того единственного, что призвано существование невротика, как ему кажется, без остатка оправдать. Именно посредством могущества производимого им продукта этот субъект стремится переподтвердить славу носимой им эмблемы «Я». Обсессивный обмен продукта на славу сегодня является основным видом экономического обмена.

– Истерик в этом отношении политически противопоставлен невротику навязчивости, поскольку отказывается выстраивать поиск признания возле производства продукта, практикуя другую экономику, где предлагает знаки своей поврежденности в обмен на влечение Господина.