Андрей Денисюк
ГРАНИЦЫ СЕКСУАЦИИ ПОЛОМ
Я знаю, когда мне случается жонглировать понятиями “быть” и “иметь”,
Жак Лакан, Семинар VI
Gender и Queer
Современное положение вопроса о поле может быть не только изложено в рамках очередного исследовательского текста, но и должно быть зафиксировано на уровне самого текстопроизводства. Тот, кто намеревается сегодня о поле или гендере высказаться, вынужден делать это строго определённым образом. Если учитывать широкий вклад gender studies, похоже, что господствующим элементом в речи высказывающихся становится заминка, задержка на уровне теоретического аппарата, с одной стороны, и необходимость непременно предоставлять речь, оповещать – с другой. Хотя и возможно проследить, до какой степени это положение с определённого периода характерно для социально-критической мысли вообще, в случае теории пола его можно сформулировать следующим образом: во-первых – “то, что определяется в качестве пола, не может быть определено”, во-вторых – “пол преодолевается через указание на своё преодоление”.
Первая формула является универсальной для ситуации, когда гендерному теоретику приходится запрашивать себя на предмет чистоты его позиции, при этом каждый раз она должна быть очищена от эффектов того, что подвергается исследованию. Если речь идёт об определении пола на основе гендера, последний должен быть избавлен от заражения со стороны эссенциализма: необходимо избежать первично заданного или основывающего, неизменного полового свойства. Если в фокусе исследования находится власть, то приходится тщательно различать эксцесс властного проявления и текст самого описывающего репрессивную работу власти исследователя.
При первом приближении, подобного рода колебания можно было бы опознать в качестве добродетели учёного – той тяжбы “о чистоте”, которую он ведёт если не с самим собой, то с институциональным сообществом. Известно, что учёному необходимо в конечном итоге представить себя в качестве внешнего своему объекту исследования, для того чтобы научное высказывание состоялось. Вместе с этим деятельность современных гендерных теоретиков, в особенности отмеченных приставкой queer-, не носит черты традиционного научного требования, вменяющего означающее научности и запрашивающего другого на предмет приверженности ей.
Хотя носитель науки о поле первой половины XX века мог профилироваться на разоблачении народных верований, всячески настаивая на необходимости считаться с достоверно показанным равенством полов, как если бы его достижение зависело от соответствующей выучки и избавлении от донаучных предубеждений – сегодняшний квир-теоретик хотя и возводит свою генеалогию в том числе и к гендерной науке как к совокупности областей знания, позволяющих из себя извлечь те или иные факты о поле, не удовлетворяется исключительно дополнением пола со стороны гендера, понятого в виде пола социального или культурного. Несмотря на то что такого рода дополнение долгое время являлось прогрессивным ходом научного знания, его стоит рассматривать в качестве шага, предшествующего квир-критике. Гендер, согласно большинству квир-авторов, должен быть не просто принципиально сменяем или оторван от того, что могли эссенциалистски представлять в качестве его биологической базы – ни много ни мало сам вопрос пола, по крайней мере в прежнем виде, больше не должен субъекта артикулировать. В такого рода перспективе избавления от пола фокус смещается с научного с ним обхождения, то есть вменения означающего науки и требования с ним поверяться, на репрессивность пола как такового, бытия половым субъектом в качестве бытия заклеймённым властью.
Определение невозможности определения
В конечном итоге гендер определяется в качестве явного или скрытого властного акта, предписывающего пол. При этом следствием такого предписания, как это описывает в “Психике власти” Джудит Батлер, становится субъект подвластный и вместе с тем предписывающий, находящийся в положении проводника властного предписания. Иными словами, базирусь на вполне фукианских основаниях и не пасуя перед недоверием со стороны активистского сообщества, Батлер указывает на то, что власть не локализована в конкретной инстанции подавления, а может быть узнана по расстановке действующих агентов, организации диспозитива.
Согласно Фуко, власть не исключает и подавляет субъекта, а создаёт его в качестве атома технологии самой власти: “На самом деле, власть производит”.1 Вместе с этим существует достаточно свидетельств репрессивности вменения пола или фактических неудобств бытия конкретным полом, на которые не перестают указывать феминистские авторы. Батлер описывает ситуацию, в которой субъект, претерпевающий насильственное предписание быть тем или иным полом, испытывает по отношению к нему своеобразную привязанность и, отправляя бытие предписанным гендером, становится источником предписания уже сам.
Она анализирует затруднение, которое в свете работы власти испытывает современный ей феминистский проект. В “Гендерном беспокойстве” Батлер последовательно рассматривает позиции ведущих феминистских авторов, ставя перед собой задачу понять, “каким образом категория ‘женщины’ как субъекта феминизма производится и ограничивается теми самыми структурами власти, с помощью которых пытаются добиться эмансипации”2. С этой целью Джудит Батлер обращается к противопоставлению позиций Люс Иригарей и Симоны де Бовуар.
В критическом проекте де Бовуар женщина – это Другой и нехватка мужского, особым образом маркированный субъект, который сначала становится таковым (“Женщиной не рождаются, ею становятся”)3, оказываясь тем внешним, относительно которого выстраивается мужской пол. Иригарей в свою очередь отмечает саму операцию разметки на мужское и иное в виде женского как патриархальную, отступая на шаг от изображённой де Бовуар схемы диалектики идентичностей: Иригарей контейнирует её в виде продолжения “фаллогоцентричной” экономики, где женщина не становится, но назначается самой распределительной логикой как исключённая.
Исключённость женщины, согласно Иригарей, основана не на ложной её репрезентации, а на метафизике субстанции, которой любая репрезентация обязана. Нельзя выправить ложное представление о женском, поскольку оно вносится вместе с определением женского – ложны не выводы, а постановка вопроса. В таком случае тень подозрения падает и на эмансипаторный проект самой де Бовуар: ей удалось указать на репрессированную позицию женского, но сам жест указания, основанный на субстанциональных основаниях, загрязнён: женщина не только не инклюзируется, но, напротив, исключается ещё более изощрённым образом. В пику субстанциональному подходу, Иригарей определяет женщину как “множественный пол”4, лишённый любой маркировки. Женщина – это то, что создаётся в виде исключенного “фаллологоцентричным” языком, а значит, и определением в его рамках. Следовательно, инклюзивная женщина – это то, что не схватывается определением женского в отношении к мужскому; речь идёт о пропаже в речи: там, где надеются открыть “второй пол”, обнаруживается пол множественный, как минимум расщеплённый (первый – опознаваемый в фокусе мужского как субстанция, и второй – не считываемый ради поддержания иллюзии субстанциональности).
На основании противопоставления Иригарей и де Бовуар, Батлер удаётся указать на первый, характерный для social studies “замкнутый круг”, где, с одной стороны, идентичность вторична по отношению к субъекту, а с другой, сам субъект организуется через структуру, семантику его описания. Например, навязываемое женщине бытие в качестве иной, как оно было описано де Бовуар, с одной стороны, и конструирование иного самой логикой субстанциального определения женщины, на что обратила внимание Иригарей, с другой. Следовательно, в лице “пола” перед нами вырисовывается такой специфический вопрос, любой ответ на который неминуемо приводит к изменению его состава, исходя из чего требуется уже изменить условия постановки вопроса. Похоже, что речь идёт об определённом устройстве текста квир-теории, укладывающемся в формулу – “то, что определяется в качестве пола, не может быть определено”.
Преодоление через провозглашение
Из этого замкнутого круга следует другое, беспрестанно освещаемое полемикой затруднение – репрессированный субъект выступает агентом эмансипации и одновременно репрессируется посредством вменения ему агентности.
Критика Иригарей со стороны материалистического феминизма Гейл Рубин и Моник Виттиг представляет образец типично-активистского недовольства бездействием философов. Проходя между эпистемологическим подозрением Иригарей и сенсуализмом женского иного де Бовуар, они оспаривают метафизику субстанции и в то же время сохраняют преобразующую агентность. Опираясь на марксистскую диалектику общественного преобразования, Г. Рубин и М. Виттиг признают взаимную реконфигурацию структурированного агента и структуры агентности.
Позиция Иригарей подвергается критике за невозможность консолидации на основании “множественного пола”, поскольку любая маркировка, согласно Иригарей, имеет патриархальную форму.* В то время как текст де Бовуар не справляется с критикой идеологии, принимая следствие бытия женщиной за причину её подавления, Г. Рубин и М. Виттиг полагают женщину как действующего агента, но при этом действует он не на основании своей анатомии, а посредством потенциально доступного ей “диффузного эротизма” или “первичной полисексуальности”. Критика эта призвана сохранить действующего агента через его реконфигурацию, на передний же план выходит порывание с гетеронормативностью и принудительной гетеросексуальностью, что должно привести к преобразованию как агента активистского действия, так и анонимной ему структуры.
* При этом неизвестно, возможна ли не-патриархальная запись, и если да – будет ли она опознана субъектом и на каких основаниях? Должны ли это быть какие-то иные относительно текущих, в том числе освоенных самой Иригарей, процедуры узнавания? В таком случае – возможно ли радикализировать гипотезу имманентным образом, увидев, что эта запись уже здесь и что, более того, теория Иригарей на пути её освоения выступает преградой?
Опираясь на теорию психосексуального развития Зигмунда Фрейда, М. Виттиг и Г. Рубин противопоставляют первичную сексуальность генитальной. Видимое подчинение генитальности репродуктивной функции должно быть уволено в пользу предшествующей нормативизации первичной сексуальности юного субъекта. Предположительно это возможно посредством более или менее трансгрессивных сексуальных практик. Вместе с тем Батлер относится со структуралистским подозрением как к возможности такого преобразования, так и к перспективе субъекта перед законом.
Следуя за ней, приходится признать, что попытка Виттиг в “Лесбийском теле” представить своеобразную теорию психосексуального анти-развития оказывается не только до-лакановской, но и принципиально до-психоаналитической. Жак Лакан уделяет особое внимание тому, как непереходность фаз психосексуального развития у Фрейда, их этапируемость задана ответом субъекта на желание другого, которое считывается им в фокусе требования, и только после этой предварительно проделываемой на стороне субъекта работы организуется ничем не гарантируемая регуляция частичного объекта, задающего влечение на соответствующей фазе. Также и у самого Другого нет Другого, в силу чего субъект структурируется не репрессией закона, а поддержкой в форме ответа собственным желанием на нехватку Другого – в конечном счёте неудачу символического закона.
С другой стороны, чтобы ввести пасторальный образ простой души, якобы предшествующей конституированию законом, М. Виттиг и Г. Рубин приходится опираться на тот же самый закон. Во-первых, сексуальные практики гомосексуального или инцестуозного рода рассматриваются как трансгрессивные в силу их исключения кастрационным запретом. Вместе с их исключением на основании всё того же действия запрета они предлагаются субъекту в виде привилегированного соблазна, следовательно, опора на них с целью преодоления диктата закона только инвертирует его действие, а внесённое законом различие сохраняется в прежнем виде. Во-вторых, фигура перед законом постулируется относительно полагаемой законом же границы – так, надеясь на его преодоление, М. Виттиг и Г. Рубин настаивают на обращении к области, законом же очерченной. В обоих случаях критика, двигаясь средствами метафизики глубины и поверхности, переподтверждает различия структуры, рассматривая вульгарно понятый запрет как внешнюю её сторону. Очевидно, что такая анти-эклектичная рукодельная трансгрессия не может субъекта вывести за пределы заданного законом различия.
Резюмируя ход материалистического феминизма у М. Виттиг и Г. Рубин, проблематику пола здесь предполагается преодолеть через последовательность трансгрессивных актов, приводящих к взаимному преобразованию действующего агента и структурирующего предписания. При этом форма преобразования имплицитно включает в себя всю совокупность структурных различий, которыми пол задан. Действие, в недостатке которого феминистский активизм с охотой упрекает своих не столь расторопных коллег, переподтверждает вопрос пола на ином уровне. В конечном итоге то, что выделяет действующего в этих рамках субъекта среди прочих, это специфическое указание на радикальность своего действия, где радикальность носит сугубо онтический характер, характер инверсии нормативности – и тем самым её утверждения в обращённой форме. Мы возвращаемся к заявленному во вступлении тезису – “пол преодолевается через указание на своё преодоление”: пол преодолевается через указание на часть пола, вменяемую в виде свободной от закона, а следовательно, вопрос пола, пускай сколь угодно необычного, остаётся неустранимым.
Gender theory trouble
В самой феминистской дискуссии сказываются перипетии властного предписания: с одной стороны, должен быть тот, кто от власти претерпевает (женщина, расовое или сексуальное меньшинство, одним словом – queer), чтобы мы могли действие власти зафиксировать, с другой – субъект является следствием властного вмешательства и никогда власти предшествовать не может. Известно, какой раздор вызывает отказ радфем в наименовании женщиной тех, кто, по их мнению, через инициацию угнетением не прошёл. Или мы постоянно сталкиваемся со следствиями властного насилия, различного рода половыми ущемлениями и против них восстаём, или обнаруживаем своеобразную деклассированность, отчуждённость от собственного отчуждения, готовность охотно власти повиноваться и тем самым её длить. При этом ни в одном из случаев не удаётся отделить одну часть дихотомии от другой – на этой почве Батлер и предпринимает попытку синтеза в следующем определении:
Гендер – это такое комплексное образование, тотальность которого навсегда отсрочена и которое никогда не является собой в конкретный момент времени. <…> множественные схождения и расхождения без необходимости повиноваться нормативному телосу замкнутого определения.5
Так учреждается линия ускользания гендера и/или пола. Поскольку Батлер указывает, что разделение на пол и гендер не является валидным для аппарата квир-теории, так как обычно предполагаемая за гендером гипотеза социального или любого другого конструктивизма хотя и является основной для гендерной мысли, всё же скрыто возвращает нас к эссенциалистской метафизике базового субстрата, над которым затем надстраивается, пускай сколько угодно независимо, социальная составляющая. Батлер призывает увидеть, до какой степени то, что именуется полом в связи с совокупностью анатомических признаков, даже в таких просвещённых инициативах, как гендерная теория, само на плане имманенции* выделяется чисто конструктивистским образом. Если быть достаточно последовательным, то о разного рода конструктивизме, как и о пресловутом различии гендера и пола, говорить не приходится. Пол открывается или конструируется на тех же основаниях, что и гендер в привычном его понимании: даже если речь идёт о конструировании способа открыть конкретные органические или генетические признаки, конкретными они становятся после соответствующей дискурсивной работы – необходимо было изобретение, чтобы выделить, например, именно репродуктивные органы на глади тела. В конечном итоге гендер и/или пол становится единственной переменной в вопросе о поле и/или гендере: речь идёт уже не о разделении между биологическим субстратом и прививкой со стороны, а исключительно о понятии и о том, каким образом с ним необходимо обойтись. Возвращаясь к изначально заявленному тезису – определяется это понятие, как выше было показано, через исключение определения.
* Пол выступает в виде привилегированной точки дизъюнкции. Из потока становления вычленияется отдельная сборка желающих машин с прерыванием дальнейших коннекций, затем она записывается в гладкое тело без органов, ретерриторизируется. Необходимость опознавать пол в виде индивидуальных эдипально-семейных или социальных и биологических качеств сама, с точки зрения Делёза и Гваттари, должна быть спрошена на предмет властного предписания. История вписывания стоит не только за вменением конкретного пола, но и за операцией, позволяющей опознать свойство в качестве полового.
Этому может быть обязано характерное для гендерной теории “тонкое рассуждение”, без которого могут обойтись даже философы. Когда философу, например, необходимо высказаться по поводу того или иного сложного концепта или апеллировать к носителю запутанного авторского стиля, он может предпринять это без заимствования авторского языка и не выдерживая тонкость рассуждения первоисточника (скажем, если вы намерены высказаться о Гегеле, вам нет необходимости заимствовать его стиль). Тогда как исследователь в области гендера высказывается “тонко”, даже если без этого, как кажется читателю, вполне можно обойтись. Это связано с необходимостью постоянно критически спрашивать собственную критику власти на предмет просочившегося в неё властного предписания. Несмотря на курс в сторону преодоления всего полового, вопрос о поле становится безграничным в своей неопределённости и поэтому неустранимым.
Схожей безвыходностью отмечена ситуация фактического отправления пола и практик квир-активизма. Исходя из теории Батлер, и в том и в другом случае наблюдается неудача быть половым существом, gender trouble: при переподтверждении пола субъекту остаётся только занять меланхоличную позицию и наблюдать, как перед ним закрывается возможность других гендерных путей, или же столкнутся с гендерной дисфорией. И в том и другом случае пол отправляется перформативно; субъекту приходится каждый раз длить своё половое существование, соглашаясь на бытие тем или иным гендером, и воспроизводить предписанные этому гендеру акты, сопряжённые с образованием окружающих через включённое перформативное повторение, которое призвано “раскрыть перформативный статус самого естественного”.6
В случае меланхолии неизвестно, почему субъект поддерживает и воспроизводит предписанный ему пол, несмотря на те ограничения, которые существование каким угодно полом может ему сулить. Более того, неизвестно, по какой причине он исполняет властные предписания, интерпеллируется с тщательностью, которая ставит его в положение того, кто предписывает другому бытие конкретным полом. Другими словами, почему он не сбивается с пути предписываемого гендера, почему Батлер только призывает учредить перформативное повторение, если любой пол – в том числе вменённый – перформативен? К тому же эта ситуация опять возвращает нас к положению нейтральной, внеполовой аутентичности, как если бы субъект мог тосковать по бытию вне пола.
С другой стороны, в случае дисфории или квир-активизма неясно, как оповещение о новообретённом гендере позволит разрешить gender trouble. Такого рода подход является однозначным уплощением программы Батлер, но именно он заявляет о себе громче всего на постбатлеровской сцене в виде ироничного отыгрыша гендерных идентичностей и сникания признания своего новообретенного гендера. Подразумевается, что это каким-то образом должно подорвать существующие порядки власти и в перспективе избавить субъекта от необходимости пол претерпевать вовсе.
В обеих ситуациях гендер становится единственным прибежищем субъекта. Он вменяется в качестве того, что субъекту единственно не хватает (в виде гендеров утраченных), или как то, признания чего он должен волюнтаристски добиваться посредством манифестации своей идентичности. Преодоление гендера возводится на уровень оповещения другого о своей потенциально трансгрессивной, иной относительно традиционного пола позиции. Это оповещение может принимать черты преследования недостаточно расторопных чиновников или консерваторов, тем самым переводя вопрос власти с онтологического уровня, уровня организации властных отношений, следствием которых является производство субъекта из Ничто, на онтический – уровень подозрения конкретных институций в демонстрируемых, выносимых на суд общественности репрессиях с последующим их осуждением. Оповещение может выражаться в виде производства речи о себе как носителе гендерной идентичности и непрекращающейся проверки согласованности перформативных актов с волюнтаристски избранным гендером. В конечном итоге здесь настаивают на том, что пол преодолевается в их лице – так пол возвращается в ореоле ускользания и более субъекта не покидает, перспектива пола становится от него неотделима. Пол преодолевается через указание на своё преодоление и делается всё более неустранимым.
Раскрытие тезисов об определении неопределимостью и внеполости половым путём было призвано кратко указать на затруднения современной гендерной мысли и положение gender trouble в качестве того, что не только репрезентативным образом описывается в аппарате квир-теории, но и само выступает в качестве описания положения гендерной мысли сегодня. Несмотря на успехи в виде улучшения социального положения субъекта, гендерные дисциплины не могут положить предел проблематике пола и оказываются ей охвачены, так что пол становится из них неизымаем. Чем более здесь усердствуют в разрешении gender trouble, тем настоятельнее она о себе заявляет, проявляясь на уровне презентации в лице самой гендерной мысли.
Первая граница сексуации полом
Лакановский концепт сексуации позволил отделить психоаналитический вопрос пола от эффекта желания Фрейда, заставившего его сыграть на тревоге аудитории и повязать пол с будуаром. Для Фрейда пол – это в первую очередь регулятор выбора любовного объекта. Жак Лакан корректирует фрейдовское положение, возводя пол на уровень структуры желания субъекта, которая никоим образом сексуальным не исчерпывается.
При этом приходится считаться с феминистской критикой лакановского начинания, только не со стороны предположительной злонамеренности психоанализа – подчинения аналитика своеобразному заказу на исправление истеричек через клинику или их отцов – а в том месте, где феминизму удаётся Лакана критически освоить и нередко даже с ним солидаризироваться. Речь идёт о той части лакановского текста, которая сама может быть опознана в качестве гендерной теории. В этом случае уже лакановскому психоанализу угрожает заражение gender trouble.
В конечном итоге введённые Лаканом сексуационные позиции предстают в виде типично опознаваемых гендерных черт. Женщина по-женский красуется (хотя Лакан в Семинаре XX начинает ни много ни мало с наслаждения мистиков), мужчина по-мужски делает серьёзное лицо, надевает форму и т.д. Уже при жизни Лакана сексуация, сохраняя в объяснительной части концепции всё то, что некогда сообщало ей особую новизну, в сочувствующей Лакану среде становится набором устойчивых мужских и женских половых свойств, прочитываясь в качестве полностью мифологического благо-совпадения бытия фаллосом с тем, кому он обещан. И вот уже вполне доброкачественные лакановские аналитики заявляют, что женщина “не-вся” (во времена Фрейда могли сказать – пассивна) в силу того, что “орган её скрыт”.7 Вместо того чтобы перехватить проблематику пола, психоаналитический аппарат активно включается в число способов о поле вести речь, тем самым стремительно присовокупляясь к гендерной теории.
Активное сопротивление гендерному вмешательству со стороны постлакановской номенклатуры в лице Жака-Алена Миллера8 оборачивается не чем иным, как обнажением тревоги школы. Заигрывание философа и транс-активиста Поля Б. Пресьядо с интеллектуальной средой Миллер прочитывает как нечто возмутительное. Тревогу по поводу публикации текста9 Пресьядо стоит рассматривать не просто в виде типичной институциональной дрязги, при которой специалистам приходится оправдывать очередной метод перед непрофессиональным, но всесильным в распределении дивидендов сообществом, а в виде маркера, задетого Я-идеала. Тревога не обманывает насчёт положения психоаналитической мысли сегодня: психоаналитикам, образованным на основании профессионального Я-идеала, не остаётся ничего другого, кроме как отстаивать соответствующие их школе идентификации на базе более или менее случайно избранного набора черт профессионала.
Похоже, что работа Пресьядо, несмотря на свою теоретическую несостоятельность (что Миллера, как видно, нисколько не задело), покушается на интеллектуальную монополию психоаналитиков в области речи об анализе. Такая яростная и не менее несостоятельная защита Миллером границы между психоанализом и говорливой интеллектуальной средой указывает на то, что, кроме содержания в виде лакановской терминологии или трактуемого школой взгляда на сексуацию, психоаналитики ничем от самого Пресьядо не отличаются.
Тревога указывает на то, что текст Пресьядо попал в Я-идеал миллеровской школы, а значит, он смог до него дотянуться, и последнее, что самих психоаналитиков от гендерной дискуссии отличает, это их собственные заявления. В силу этого необходимо констатировать, что, несмотря на опрометчивые выводы и само рассуждение, Пресьядо не обманывается, когда считает, что может запросто обвинять аналитиков в гендерной зашоренности, так как те полагаются на однажды проведенные Лаканом сексуационные различия.
В отличии от Лакана, который их вводит, тем самым выказывая свою чувствительность к путям наслаждения субъекта, аналитики утрачивают способность усмотреть дальнейшую их судьбу. Эта чувствительность к наслаждению, вторичным образом проявляющаяся в аналитической практике – вот единственное, что могло бы аналитика от иного интеллектуального сообщества отличать, и, если она о себе не заявляет, к ним могут быть адресованы те же претензии, что и ко всем прочим. Если Миллер не хочет слышать о том, что Лакана активно осваивает гендерный дискурс и делает это критическим образом, это ещё не значит, что он к нему не принадлежит.
Выйти за пределы этой обреченности возможно только избрав другую судьбу, но не для полов реальных субъектов, а для самого понятия сексуации: соответствующий этому понятию концепт предстоит изобрести заново. Необходимо установить, следствием чего является сексуация и почему на основе ее происхождения ее саму можно отличить от гендера – потому что, хотя Лакан дает становлению полов особое и даже оригинальное объяснение, результат его сексуационной теории от классической гендерной перспективы совершенно неотличим. По итогам поздних семинаров мы снова получаем старую пару, состоящую из сурового мужичка, постоянно озабоченного своей нехваткой, и описанную у Ницше Weib, болтливую и строптивую женушку.10
Необходимо, как некогда это сделал Лакан с Фрейдом, произвести коррекцию теоретического аппарата самого Лакана; единственная возможность не отставать от лакановского текста, стремительно скрывающегося за чередой удобоваримых объяснений, это толкование теории по её вырезам. Модификация сексуации на базе мысли, проделанная Александром Смулянским в “Метафоре отца”, может претендовать на такого рода операцию.
Согласно Смулянскому, сексуация является следствием не работы власти или вмешательства отцовского закона: трансляция закона имеет отношение к месту отца, а не к отцовской фигуре как таковой. Более того, связь этого места с мужчиной остаётся не прояснённой в принципе. Не транслируя закон, отец отправляет комментарий, призванный пресечь ажитированность в речи. Этот пресекающий комментарий зачастую имеет форму осуждения или высказывания нарочито невпопадного – речь идёт о работе отцовской метафоры. Именно на исходящее от отцовской метафоры требование субъект сексуацией отвечает. При этом, в отличии от предписания гендера, неизвестно, чем именно необходимо ответить: сексуированное желание представляет собой рекурсивную реакцию на саму возможность представать желающим субъектом.
Субъект демонстрирует в ответ на требование со стороны другого своё желание, форма которого этого другого никогда не удовлетворяет полностью – таким образом длится калибровка относительно отцовского Я-идеала. Что гарантирует, в свою очередь, вовлеченность субъекта в различные движения социального рода, влекущую за собой необходимость как отвечать, так и спрашивать инициативы на уровень их пригодности. Привилегированным другим в этом качестве выступает реальный отец: субъект оттачивает свою сексуацию об требование реального отца, обучаясь другому себя предъявлять со всей специфичностью своего желания. Необходимо заметить, что отцовская метафора так удачно используется субъектом в качестве точильного камня сексуации полом, поскольку здесь сказывается тревога по поводу репрезентированного матерью женского наслаждения. Овладение прерыванием через генитализацию отцовской метафорой позволяет часть тревоги избыть и даже, если речь идёт об условно генитальной брачной жизни, извлекать из специфических аспектов женского бытия наслаждение прибавочным образом.
Фрейд, как и философы, говорившие о половом различии в конце XIX века, начинает с сущностной разницы полов, опираясь на анатомию, но при этом оказывается первым, кто помыслил зависимость желания от пола на иных относительно полового различия (в смысле эссенции) позициях. Так, Фрейд обнаруживает, что физиологическое различие не является определяющим для пола, а оказывается только метонимическим выражением диалектики фаллоса. Более того, Фрейду удаётся указать на неравновесность желания субъекта и таким образом порвать с психологизмом – гипотезой, в которой желание предстаёт функцией от психического аппарата и может преломляется свободно, перетекая с объекта на объект, находясь в самых разнообразных условиях (например, пола). Неравновесность здесь Смулянским определяется не как различие или неравноправность полов, а как разница в процедуре сексуации желания, внесённая отцовской метафорой в качестве реакции на женское наслаждение. Опираясь на проделанную Лаканом работу, мы можем обнаружить, что уже Фрейд указывает на желание как производное от процесса сексуации полом. Таким образом, Фрейду, в отличие от гендерных исследований, удаётся, опираясь на аппарат желания, ответить на вопрос об эффекте, заставляющем субъекта занимать позицию в бытии с последующей интерпелляцией, и показать, как этот эффект неравновесно располагается относительно пола.
Мы выяснили, что сексуация проявляется в ответ на требование со стороны другого: для сексуации полом характерен ответ на опознаваемое по отцовской метафоре требование реального отца. Тут проявляется принципиальный пункт теории Смулянского, потенциально вносимая им новизна. В ответ на требование субъект аффективно отреагирует мыслью, мысль же становится основывающим элементом сексуационной формы желания.
Различие, вводимое в сексуацию мыслью, становится первой границей пола. Различие пролегает не онтически – между разными гендерами или полом в виде разделения на биологическую и социальную составляющую, но онтологически – между вопросом о поле, включая всю совокупность его фактических различий, с одной стороны, и гетерономной, внеположенной полу частью сексуации, с другой. В отличие от гендерной гипотезы сексуационное различие пролегает не между разными сексуациями, а между сексуированной и не сексуированной частью пола. Иными словами, между тем, что относится к сексуационной мысли, и тем, что в качестве полового опознаётся. Это отличает сексуацию от гендера и анатомического пола, поскольку сексуация вопросом пола не исчерпывается.
В статье “Переобретение пола” Смулянский, опираясь на лакановское замечание (“Мысль не является категорией. Я сказал бы даже, что это аффект. При этом среди аффектов ей принадлежит едва ли не основное место”11) и ранние фрейдовские тексты, отделяет мысль от представления у Фрейда и помещает её в область аффектов. В связи с этим можно утверждать, что не пол влечёт за собой мышление определённым образом, а мысль в виде аффекта организует сексуацию. Сексуация как форма желания является следствием мысли, которой субъект отвечает на обращённое к нему требование, а не тем, что последнему приходится претерпевать.
На примере различия определений мысли Уилфредом Бионом и Лаканом Смулянский иллюстрирует соположение гендерной и сексуационной перспективы. Если для бионовского аппарата мысль – это вызванная фрустрацией необходимость мыслить отсутствующий объект, то в лакановской теории, напротив, мысль вызывает присутствие желанного объекта, его неустранимость в требовании, на которое субъект ответить не может. Если гендер задан через предписание практик власти, то сексуация становится ответом на изъян, который субъект в них опознаёт. Сексуация не является следствием предписания.
В качестве одного из примеров гетерономной полу мысли Смулянский приводит текст Вирджинии Вулф. В своём эссе Вулф подходит к вопросу пола не из заданных позиций мужского, женского или иного гендерного свойства, но через указание на практику полом и то, что та заведомо полом биологическим не исчерпывается. Представляется возможным реконструировать запись, относительно которой в “Трёх гинеях” выстраивается метонимическая связь между вопросом окончания войны и женской эмансипацией – то, каким образом женское образование и предотвращение войны связаны, сама Вулф не поясняет.
Женский пол и связанный с ним вопрос Вулф полагает как антивоенный и сама с ним солидаризируется только в таком определении. Солидаризируется не с якобы присущим женщинам миролюбием, а с вопросом о женском как с вопросом о войне. Можно постулировать, что сексуационная мысль Вулф звучит так – “я женщина антивоенного пола”.
Из женского напрямую это определение не выводится: перед нами ответ на вопрос Бадью – “Кто такая женщина и какого она пола?”12 – отсылающий к гетерономной полу части. Это определение не дублирует эссенциальное свойство на ином уровне, а вводит принадлежность другого порядка, замещая сам вопрос о поле. Вулф не объявляет себя женщиной со всеми прочими, а указывает на то, что она – существо, отвергающее войну. Для того чтобы этим существом могла быть женщина, необходима вторичная для сексуационной мысли операция по переподтверждению пола на базе сексуации.
Наконец, можно вернутся к первой из двух формул, описывающих положение современной гендерной мысли – “то, что определяется в качестве пола, не может быть определено”. Если обратится к концепту сексуации, мы обнаружим, что вопрос определения пола – в конце концов вопрос определения границ, до которых могло бы понятие пола простираться – получил свой предел. Посредством сексуации мыслью было введено онтологическое различие между отличиями гендерных или анатомических полов и той частью пола, которая ему внеположенна. Эта граница обнаруживает, до какой степени “тонкое рассуждение” о поле является частным предприятием и в этом смысле может быть контейнировано инициативой иного рода. Такова ситуация, потенциально способная привести к преодолению gender trouble в самой гендерной критике. В связи с чем формула может быть переписана внесением в неё другого соположения пола и того, что может быть от него отграничено, если половой вопрос получил свой предел в виде гетерономной ему части – “то, что определяется в качестве пола, полом не является”.
Преобразование сексуации в анализе
Для возвращения ко второму тезису – “пол преодолевается через указание на своё преодоление” – необходимо обратится к конфигурации сексуаций. Так как для предварительного условия сексуации достаточно требования и неусвояемой части наслаждения, неизвестно, сколько сексуационных наименований может существовать. Известно только, что сексуация не может быть предметом выяснения: в отличии от гендера она не является продуктом требования признания, а выступает в качестве эффекта со стороны психического аппарата субъекта. Появляется возможность рассматривать пол как образуемую на шкале ответа на требование метонимию, при том что эту шкалу субъект никогда не осваивает полностью – он останавливается на уже заявленных Лаканом мужской и женской позиции, но не потому, что они паттерналистски исчерпали поле, а поскольку для него пока существует только два способа на требование ответить – субъект иных на данный момент не выработал.
В “Метафоре отца” Смулянский выделяет несколько сексуационных наименований. Доаналитическая двухфазная сексуация разделяется на инфантильную сексуацию мальчика и затем продолжающуюся сексуацию полом, вызванную необходимостью ответить женской генитальной процедуре иной позицией. Пол генетализированный, прошедший через кастрационный аппарат отцовской метафоры, является не целью, а только одним из путей сексуации.
Более того, речь идет не о двух сексуациях – мужской и женской, а об одной – сексуации полом, отмеченной определённым типом отношений с отцовской инстанцией. Отношения эти формируют субъекта на этапе овладения им невротической позицией в виде истерическом или обссесивном. Следствием отцовской метафоры становится её перехватывание на уровне невроза, в виде педагогики желания другого. Невротик через предъявление специфичности своего образа взгляду другого запрашивает у другого его способ желать, поверяя затем уровень этого желания собственным Я-идеалом. В конечном итоге невротику, поскольку он не в силах никак на другого повлиять, остаётся довольствоваться накоплением отброшенной тем тревогой. Субъект второй сексуации предполагает, что сопутствующий другому успех обязан тревоге, которая заставляет другого соответствовать тем же высоким стандартам, что для себя избирает и мучимый завистью невротик. Относительно вменения этой тревоги выделяются обсессивная и истерическая операции: если невротик навязчивости реконструирует тревогу другого на своей территории, то истерик её провоцирует.
Сам невротик продукт не производит, он уступает место продуктивности другому, который должен был бы выказать свое соответствие идеалу-Я, представив сексуационный уровень. Вместе с этим невротику не удается желание в другом пробудить в силу возникающей при приближении к другому тревоги, что отражается в преследующих зачастую невротиков навязчивости видениях катастроф.
В конечном итоге субъект второй сексуации оказывается заложником отцовской метафоры: требование предъявить желание, исходящее от реального отца, вызывает отреагирование сексуационной мыслью у субъекта, ограничивая эту мысль полом. При этом отцовская метафора не только имеет последствия на уровне невротического симптома конкретного субъекта, но и распространяется им в превращённом виде педагогики желания другого, как было выше показано, выливающейся в итоге в новый виток невротизации, в силу накопления тревоги другого, отмеченной задержкой.
Невротик в анализе в первую очередь сообщает, что что-то ему не даётся там, где он пытается вернуть другому его тревогу. Вместо образования другого посредством педагогики желания тот, напротив, сопротивляется требованию невротика и ещё более ангажируется. Так жертва второй сексуации обнаруживает себя окружённой ограниченными субъектами, по отношению к которым одержимый питает зависть, презрение и импотенцию как в области производства продукта (в силу уступки другому и обслуживания отброшенной им тревоги), так и в любовной жизни (в силу вторичного отказа, если другой находится, по мнению невротика, “не на уровне” собственной сексуации).
Анализ невротика оканчивается с прекращением требования предъявления желания и связанного с этим обслуживания нехватки другого посредством попыток её вернуть, что влечет невозможность любить и работать уже для самого субъекта. Вместе с этим анализ не служит инструментом завершения генитальной зрелости, с жалкой перспективой которой, как предполагалось, невротик мириться не намерен, а представляет перезапуск работы по отладке сексуации субъекта, но уже не в области огороженной отцовской метафорой перспективы сексуации полом, которая в свою очередь неизбежно оканчивается неврозом.
Анализ перезапускает процесс сексуации на альтернативном отцовскому основании, что сказывается на уровне симптомокомплекса – фактически способов наслаждения субъекта – и может быть опознано в виде сопутствующего анализу облегчения. Последствием такого вмешательства становится другая сексуация, из пола не вытекающая.
Структурный психоанализ ориентируется не на “вытесненное”, но на место, где субъект наслаждается и этого не признаёт. Примечательно, что в случае реального отца так же происходит фиксация наслаждения другого с последующим вынесением отцовской метафоры. От отцовской реакции на наслаждение анализ отличается отсутствием требования выказать свой уровень генитализации. Речь реального отца указывает на проявления полового различия, заклиная его как различие само по себе, различие как различие полов. Эта речь лишается любой возможности повлиять на ситуацию невротизации и, более того, провоцирует её своим невежеством. Хотя в аналитическом вырезе задействуется схожий механизм пресечения, к полу он не привязан: аналитик вносит перспективу неравноценности, относительно которой, в отличие от отцовского требования, субъект “имеет пространство для манёвра”13 – другую сексуацию.
В процессе анализа субъект обнаруживает сцену, на которой он объявляет свою сексуационную принадлежность иным образом. Это может быть отражено в acting out, проявляющемся в ответ не на ошибку аналитика (хотя acting out может быть следствием ослабления нити анализа), а на привносимый анализом элемент. Так, обссесик может себя обнаружить за занятием, которое было для него ранее чуждым и несвойственным (например, не компульсивно проверять закрытую дверь, а забывать замыкать дверь вовсе и т.д). Зачастую аналитики эту ситуацию рассматривают как спонтанную демонстрацию желания, ранее вытесняемого, но на деле только в анализе такое желание и формируется.
Анализ становится местом столкновения желания аналитика и педагогики желания невротика, на что последний отвечает сопротивлением исходя из второй сексуационной позиции, занятой им по отношению к генитализирующей (воспрещающей наслаждение) отцовской метафоре. Аналитик же, влекомый тревогой, не воспрещает, но указывает на наслаждение, что приводит к переопределению сексуации относительно уже апробированного невротиком отцовского запрета. Сопротивление в таком случае указывает не на защиту содержания бессознательного, а на упорстование в выработанном по отношению к метафоре отца способе желать. Сталкиваясь в анализе не с запретительным законом, а с преградой, выставляемой техникой анализа, указывающей на существования закона как такового, невротик имеет возможность сменить занимаемую им позицию в области отправления желания, “потерять голову”, а не укрепиться в Эго.
Хотя в некоторых случаях можно обнаружить, пускай зачастую и преувеличиваемую терапевтом, связь между масштабным событием из жизни субъекта и тем фактом, что он находится в анализе – прямой связи здесь нет. Поскольку анализ ставит своей целью не пресловутый успех анализанта в различных сферах, а изменение самого способа желать. В этом случае, если субъект будет изменениями удовлетворен исходя из предшествующей анализу сексуационной позиции, это не может свидетельствовать ни об успехе аналитического предприятия, ни даже о сколь-нибудь значимом в нем продвижении. Так как анализ организуется вокруг предложения другой относительно занимаемой анализантом сексуационной позиции и, следовательно, объекта удовлетворения.
Вторая граница сексуации полом
В конечном итоге теорией сексуации в вопрос о поле вносится второе различие – различие между сексуацией полом (второй сексуацией) и сексуацией ей внеположенной, как со стороны латентности – сексуацией мальчика, выстраиваемой по отношению к замешательству генитального субъекта, вызванному “падением” на его глазах, а также со стороны другой сексуации, преодолевающей перспективу невротизации полом. Приобретение другой сексуации вместе с тем не имеет отношения к овладению новой идентичностью, как это происходит в случае гендера, где эта новая идентичность становится новым полом и тем самым всегда устаревшим ответом на gender trouble. Другая сексуация является следствием перезапуска сексуирующей процедуры. Перезапуск возможен в силу того, что он производится не на основании отцовской метафоры, а посредством усвоения новой объектальности желания на месте аналитика, к чему выводит анализ тревога аналитика, его аналитической практикой полностью не исчерпывающаяся.
Субъект не кончается на кастрации полом: занимаемое субъектом положение относительно отцовской метафоры может подвергнутся трансформации. Это знаменует собой прохождение сквозь фантазм и ресексуацию другой мыслью. Ресексуация предстаёт в виде пересборки связи субъекта с его полом. На место отправления пола – пускай, согласно Батлер, всегда перформативного – заступает его переобретение в условиях новой сексуационной мысли.
Переобретение отличает от перформатива квир-теории внеположенность сексуационной мысли полу. Если в перформативной теории необходимо длить манифестацию своего – будущего или ироничного – гендера, то есть основывать гендер на качестве, опознаваемом в виде полового (буквально иронично практиковать “мужскую” воинственность или “женское” миролюбие), то сексуация базируется на мысли, полу гетерономной, лишь ретроспективно увязываясь с реальным полом и/или гендером. Вирджиния Вулф ведёт речь о тех, кто против войны, и затем увязывает эту мысль с женским, переподтверждая, что она в том числе женщина – женщина настолько, насколько она имеет отношение к предотвращению войны (чего могло бы и не быть).
Следствием сексуации может быть как переобретение пола на условиях гетерономной полу мысли, так и действительное отсутствие пола, но не в фактических гендерных качествах, а на том уровне, где субъекту нет необходимости выносить суждение по поводу своей приверженности полу или своей бесполости. В квир-программе полом становится манифестация своей идентичности, и чем более субъект упорствует в признании от другого своего гендера или даже агендерности, тем более он увязает на территории gender trouble, то есть становится заложником полового вопроса.
Наконец, возвращаясь к формуле гендерного активизма – “пол преодолевается через указание на своё преодоление” – мы будем опираться на вторую границу пола. Вторая граница проходит по месту различия онтического отсутствия пола в виде субъекта агендерного и онтологического внеполового бытия субъекта другой сексуации.
Если в первом случае мы сталкиваемся с тем, что может быть опознано в виде фактических отправлений гендерной роли (например, миролюбия женщины или, если говорить на лаканистский манер, заинтересованности Вирджинии Вулф в нехватке своего корреспондента-мужчины), то это гендерное отправление оказывается не просто вторичным следствием пола на базе сексуационной мысли, а в принципе – в случае аналитического вмешательства – в фокусе желания субъекта находится не будет. Субъект, разумеется, невидимым для работы власти не станет, он и далее с точки зрения гендерно-ориентированного наблюдателя будет рассматривается в виде мужчины, женщины или существа иного вменённого ему пола. Отличает здесь субъекта другой сексуации от транс-персоны то, что ресексуация, хотя и в каком-то смысле также являясь транс-переходом (не зря Лакан называет этот процесс транс-версированием), располагается на уровне фантазма. В свою очередь транссексуальный субъект вынужден упорствовать в избранной им идентичности, всячески оповещая о ней другого. Если, как это фигурирует на постбалеровской сцене, здесь берут курс на преодоление пола, разрешение gender trouble, то очень скоро обнаруживают, до какой степени этот половой вопрос неустраним. Обнаруживают, что чем более субъект упорствует на онтическом уровне в борьбе за право пола не касаться, тем более половое бытие делается для него онтологически неустранимым. Более того, забвению предаются любые инициативы, могущие помыслить утрату возможности мышления бытия пола. Не преуменьшая успехи гендерного активизма на уровне защиты прав и другого рода прекрасных инициатив, необходимо отметить, что гендерная критика сегодня сама становится забвением второго порядка, воплощая gender trouble своим собственным существованием и тем самым, как всякая хорошая ошибка, открывая другую возможность для мысли, ни с традиционно половой, ни с гендерной не повязанной.
Коррекция тезиса – “пол преодолевается через указание на своё преодоление” – будет следующей: “указание на преодоление пола преодолевается в пользу пола”. Если в первом случае преодоление делало пол неустранимым, то во втором пол возвращается в статусе понятия, реконцептуализированного теорией сексуации и тем самым способного циркулировать не только на уровне фактически заявляемых субъектом отчётов о своём гендере (в том числе а-гендерном или пост-гендерном), но и на уровне понятийного аппарата, где пол получил своё место и выдаётся по затребованию. Иными словами, получив свои границы в сексуации полом, гендер может стать не судьбой современного способа спрашивать, а очередным великим вопросом на свалке гуманитарного знания.
∗ ∗ ∗
Таково предварительное описание gender trouble с обнаружением её следствий в области самой квир-теории. Оно позволило с опорой на работу сексуации, реконцептуализированной Александром Смулянским, выдвинуть два тезиса (1.1, 2.1) и контр-тезисы к ним (1.2, 2.2), которые выявили границу пола, тактически разделённую по теоретическому определению и активистской практике. Gender trouble, в виде особой заинтересованности в вопросе пола и в том числе в его преодолении, может быть преобразована в области переобретения пола гетерономным ему образом.
1. То, что определяется в качестве пола, не может быть определено;
1.2. То, что определяется в качестве пола, полом не является.
2.1. Пол преодолевается через указание на своё преодоление;
2.2. Указание на преодоление пола преодолевается в пользу пола.
1 Фуко, М. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы / М. Фуко. – Пер. с фр. В. Наумов. М. : Ad Marginem,1999. – С. 284.
2 Батлер Д. Гендерное беспокойство: Феминизм и подрыв идентичности / Д. Батлер – Пер. с англ. К. Саркисов. М. : V–A-C Press, 2022. – С. 50.
3 Бовуар, С. Второй пол / С. Бовуар. – Пер. с фр. М., СПБ. : Прогресс, 1997. – С. 148.
4 Irigaray L. This Sex Which Is Not One. / L. Irigaray. Ithaca : Cornell University Press, 1985.
5 Батлер Д. Гендерное беспокойство: Феминизм и подрыв идентичности / Д. Батлер – Пер. с англ. К. Саркисов. М. : V–A-C Press, 2022. – С. 67.
6 Батлер Д. Гендерное беспокойство: Феминизм и подрыв идентичности / Д. Батлер – Пер. с англ. К. Саркисов. М. : V–A-C Press, 2022. – С. 264.
7 Psychoanalysis.by [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://psychoanalysis.by/2019/02/27/%D1%81%D1%82%D0%B0%D1%82%D1%8C%D1%8F-%D1%8D%D0%BC%D0%BC%D0%B5%D1%82-%D0%BB%D0%B0%D0%BE%D1%80-dreamwork-%D0%BB%D1%8E%D0%B1%D0%BE%D0%B2%D1%8C-%D0%BE%D1%82-%D0%B1%D0%B0%D0%B4%D1%8C%D1%8E-%D0%BA-%D0%BB/ Дата доступа: 02.08.2023.
8 Syg.ma [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://syg.ma/@glieb-naprieienko/zhak-alien-millier-poslushnyi-transu – Дата доступа: 02.06.2023
9 Пресьядо П. Б. Я монстр, что говорит с вами: Отчёт для академии психоанализа / П. Б. Пресьядо – Пер. с англ. К. Масс. М. : No Kidding Press, 2021.
10 Александр Смулянский || Лакан-ликбез [Электронный ресурс]. – Режим доступа: https://vk.com/@alexsmul-vopros-otvetwoolf – Дата доступа: 02.08.2023.
11 Лакан, Ж. Семинары. Книга 17. Изнанка психоанализа / Ж. Лакан. – Пер. с фр. А. Черноглазов. М. : Гнозис, Логос, 2008. – С. 189.
12 Новое литературное обозрение [Электронный ресурс]. – Режим доступа https://www.nlobooks.ru/magazines/novoe_literaturnoe_obozrenie /112 _nlo_6_ 011/article/18426/ – Дата доступа: 02.08.2023.
13 Смулянский, А. Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и её преобразование в анализе/ А. Смулянский. – М. : Высшая школа экономики, 2019. – С. 182.