Невротик побеждающий
Интересно, что массовая педагогика, без устали облагораживающая субъекта в вопросах морали, личного развития и прочих добрососедских штучек (которыми нужно атаковать друг друга, чтобы продемонстрировать, “кто здесь на самом деле хороший человек”), несмотря на размах все же промахивается в проведении того различия, которое в действительности имеет значение для среднего невротика, т.е. представителя условной современной нормы.
Как минимум с Ницше хорошо известно, что мораль — это хлыст, которым удобно хлестать ближнего, заставляя его ерзать и трястись с таким видом, словно никакой агрессии в его адрес не было явлено (несведущим в теме достаточно посмотреть любое некомплиментарное интервью, чтобы в этом убедиться). Обучаясь уворачиваться от ударов этого хлыста и владеть им, субъект движется в сторону истины, медленно привыкая к тому, что на моральном поле брани схватка ведется до победного конца: либо он моральнее другого, либо другой моральнее его.
Дивиденды от такой “победы” сводятся к следующему: не проиграть значит не быть наказанным за то, что недостаточно морален, не получить лишние удары со стороны чувства вины (которые спровоцируют упадок “самооценки” и прочие воображаемые эго-эффекты). При таком подходе цель будет оправдывать средства, в связи с чем субъект рано или поздно окажется надрессирован жертвовать ради такой победы всем, что не может представлять воображаемой ценности, руководствуясь при этом чем-то вроде максимы “Сократ мне друг, но истина дороже” — скажем, жертвовать отношениями, перспективами, самообладанием, лицом и другими нюансами, которые довольно быстро перемалываются ориентированной на истину ожесточенной перепалкой. Другими словами, жертвовать невротику приходится своей позицией в символическом, поскольку ориентация на воображаемую победу скрадывает от него значительность знаков безразличия и презрения, которые он при этом производит в адрес публичности как таковой. Неслучайно Фрейду пришлось формировать свою дисциплину на основе материала, который иначе как “семейными дрязгами” не назовешь: характерная скандальность историй фрейдовских анализантов связана с тем, что они вынуждены взаимодействовать с публичностью, тогда как их личная ставка всегда ориентирована в противовес возможности этой публичности вмешаться и потребовать отчета о происходящем.
Собственно, анализ и становится формой обращения с субъектом, которая не предполагает строгой отчетности (“говорите все, что хотите”), но при этом малыми дозами инъецирует публичность в его ситуацию. При этом градус напора воображаемого снижается, но не потому, что невротик “отказывается от своих фантазий” в пользу суровой реальности, на которой настаивают другие психопрактики, а поскольку для него по ходу прохождения личного анализа становятся видны края его фантазии, до того сокрытые под безупречной натуральностью ожидаемой победы.
Фантазия о победе соблазняет невротиков обоих типов с разницей в том, на каком поле и по какому поводу этой победы хотят достичь. В навязчивости нужна победа над конкретным другим, чье признание получено недолжным образом и поэтому не дает обсессику спать, в связи с чем его “стратегия победы” принимает форму морального и интеллектуального обличения соперника, от которого ждут раскаяния, признания своих ошибок и падения с пьедестала. Поскольку реального признания поражения от своего противника обсессик никогда не добивается (это всегда остается недостижимым идеалом фантазии), то ему приходится довольствоваться собственным умозаключением о том, что победа достигнута, поскольку соперник оказался в морально невыгодной позиции, что с точки зрения обсессивной фантазии должно означать, что суд широкой публики уже в курсе этой схватки и в случае рассмотрения дела вынесет решение в пользу такого невротика. Томительное ожидание признания своей победы (которое является хорошим определением прокрастинации) характеризует тяжесть положения навязчивого невротика в опоре на воображаемое: соперник вот-вот падет, и это “вот-вот” длится бесконечно долго, что сталкивает невротика с риском так никогда и не воспользоваться плодами своей победы. В итоге невыносимость длить ожидание заставляет его бросить свое предприятие и, извлекая одно лишь наслаждение, переходить к следующему.
В истерическом неврозе победа располагается на поле борьбы с порядком фаллоса под эгидой попечительства над расщеплением, которое символическое причиняет субъектам. Моральный призыв звучит в адрес тех, кто с точки зрения истерички безразличен к происходящему прямо у всех на глазах беспределу запретительства или, более того, имея возможность влияния поддерживает эти порядки, извлекая коррупционную выгоду за счет бессильных. Моральный аспект истерической педагогики связан с измерением благотворительности, на которое истеричка склонна полагаться как на территорию, на которой расположены безупречные образцы жертвенного жеста. Ее действия нередко производят на окружающих обманчивое впечатление “полной растраты”, как если бы она отдавала последнее во имя блага конкретных нуждающихся, однако здесь и располагается истерическое воображаемое, обманывающее неискушенного зрителя. Любовь, как ее видит истеричка, должна стать справедливым ответом на те бесконечные объемы милосердия, которые она готова предоставлять другому, несмотря на то, что ее никто об этом не просил, — и это “никто не просил” становится определяющим для понимания того, где края воображаемого не сходятся. Иначе говоря, готовность истерички неустанно жертвовать никак не совпадает с реальными потребностями и нуждами конкретного другого, но скорее отражает напористость ее фантазии, протестующей против символического порядка. Второй край воображаемого становится заметен там, где оказывается, что под “нуждой другого” истеричка всегда понимает нечто, что буквально только ее и интересует: нечто расположенное на территории отцовского как такового, т.е. взятого на уровне понятия и ни в одном из реально встречающихся ей мужчин не находимого, из чего она и делает вывод, что “им этого не хватает”.
Ориентирована она в этом вопросе своей семейной ситуацией, где с точки зрения истерички мать является коррумпированным субъектом, имеющим доступ к женскому как не-полностью-подчиненному ограничениям, которая вместо того, чтобы предложить расщепленному символическим отцу руку помощи пользуется своим преимуществом коррупционно, без оглядки на жалкое положение мужчины. Мать становится первым представителем и глашатаем безразличия: с ней истеричка вступает в непримиримую борьбу ради изменения положения отца и в ожидании признания победы с его стороны стойко партизанит. Не обретая поддержки и признания победы со стороны отца истеричка выносит это противостояние за пределы семейной истории и превращает его в социальный проект изменения общественных устоев. Привнесение в социальную ткань таких изменений, которые, с точки зрения истерички, привнесены благодаря ее усилиям из области трансцендентного отцовского, должно обеспечивать желанную победу — однако ей, как и обсессику, также никогда не удается добиться признания своей победы, в связи с чем приходится довольствоваться умозаключением о том, что знаки благостного будущего будут сообщены ей так же тайно, как в религиозных текстах описывают появление знаков свыше. В неустанном поиске этих знаков истеричка проводит немало времени, прежде чем взрывается требованием наконец признать ее заслуги, — и так обнажает истину того, что за ее благотворительностью сокрыто пренебрежение к форме, в которой желает другой, поскольку эта форма задана символическим порядком.
Таким образом, в обоих неврозах воображаемая победа обладает тремя ключевыми характеристиками. Первое: такая победа приравнивается к успеху как таковому, т.е. невротик ожидает от победы подтверждения состоятельности своего Я и делает из нее выводы о перспективах своей дальнейшей прижизненной устроенности. Второе, вытекающее из первого: поскольку различие между победой и успехом не проводится, невротик жертвует успехом ради победы, достигая ее способом, который не позволит воспользоваться ее плодами и присвоить, что в итоге оставляет его довольствоваться своими умозаключениями в соответствии с его фантазией и пренебрегать своим положением в символическом. Третье: невротик стремится действовать не на том уровне, где успех мог бы продвинуть его в своем желании, но, напротив, оказывается поглощен соответствием воображаемому и потому производит работу скорее по сглаживанию неровностей своей фантазии, чем по ее аккуратному разоблачению.
В этом смысле представление о том, что победа может быть синонимом провала и предвестником неудачи, для любого невротика оказывается довольно-таки свежим различием, хотя дела скорее обстоят так, что оно, будучи свежим, не является новым, поскольку было отброшено в погоне за моральным превосходством и поэтому выглядит незнакомо.
